Буря Жнеца
Шрифт:
– То есть неверие уничтожило их души? Тогда зачем была создана преисподняя?
– Вердит’анат – древнее творение. Возможно, первые джагутские души нашли его неподходящим. Создать царство смерти – вот наивысшее проявление воли. Не так ли? Однако иногда создается не то, что задумывали создать. Каждый мир находит обитателей… себе под стать. Каждый созданный мир полон мостов, врат, порталов. Если Джагутам это место не понравилось, другие существа нашли его вполне соответствующим своим вкусам.
– Например, вы, Т’лан Имассы.
– В эпоху, когда льды надвигались на мой
Еж всматривался в лесистые холмы. – Там живут Имассы.
– Я верю в это.
– Ты намерена их отыскать?
– Да. Я должна.
– А что твой новый бог?
– Если ты намерен уничтожить меня, дух, делай это сейчас. – С этими словами она отвернулась и пошла к Убежищу.
Еж стоял, взвешивая долбашку в правой руке, и рассчитывал расстояние. «Увечный Бог будет рад новым союзникам, не так ли? Эмрот, ты идешь на встречу с неумирающими сородичами. Твои слова должны поколебать их, передать им новую веру. Сородичи. Их могут быть тысячи. Десятки тысяч.
Но не ради них ты пришла.
Как и я, Эмрот, ты ищешь врата. Старвальд Демелайн. Где все становится возможным.
Даже уничтожение садков.
Понимаешь, дело в крови. Крови драконов. Мертвых и живых. Здесь и снаружи. Да, чего не вообразишь, когда ты мертв и все же не совсем мертв. Вопрос воли».
Долбашка вернулась в левую руку.
Рука поднялась. Снаряд полетел вперед. Сапер еще один, самый краткий миг следил за дугой его полета; потом привычка заставила упасть на землю…
…которая как раз поднялась приветить его. Подбородок больно ударился о камень. Он оглох от грохота. Привстал, озираясь и сплевывая кровь. Язык рассекло сжатыми зубами. Левая рука оторвана, пропала часть бедра. Снежинки и пылинки опускаются вниз, мерцая в солнечном свете. Галька и куски мерзлой земли уже успели упасть и стучат о почву, укладываясь понадежнее. Снег сверкает в воздухе, словно волшебство.
Он снова сплюнул кровь, ощупал оставшейся рукой подбородок, обнаружив свежую, забитую каменной крошкой царапину. Поморщился, отвергая дурацкие детали. Хватит крови. Язык целехонек и готов болтать. Гладкая кожа безо всяких порезов – ну, более или менее гладкая, если не считать щетину. Новая рука, бедро, бок. Да, так лучше.
Сапер встал на ноги.
Кратер вполне подходящего размера и уютной формы. Он проник под кожу льда и снега к землице, которая оттаяла и начала исходить паром. Куски Эмрот там и тут. Немного осталось. Долбашки такое умеют…
– Эй, – сказал себе Еж. – Это Скрипач у нас сентиментален.
Тридцать, тридцать один… еще шаг – и он ступил на поросшую травой землю. Обнаружил еще один фрагмент Эмрот. И замер. Долго смотрел вниз,
Фарл вед тен’ара. Воистину убежище. – Дерьмо, – шепнул он. «Хуже всего, что она сама рассказала. Страна, свободная от Ритуала».
Наконец Еж двинулся к стене леса, переступив оторванную ногу. Она лежала на траве, источая кровь. Плоть и кровь. Да. Женская ножка. Причем вполне соблазнительная.
– Дерьмо, – сказал он снова, ускорив шаг. – У Скрипача мягкое сердце, не у меня. У Скрипача. Не у меня. – Он вытирал щеки, проклиная призрачные слезы на призрачном лице. Он снова один в этом безвкусном, расхолаживающем мире, в царстве мертвецов. Одиноко бредущий Сжигатель Мостов. «Быть неупокоенной несколько сотен тысяч лет. Сломаться, пасть, потом воскреснуть – по крайней мере снова получить возможность двигаться. И в тридцати шагах от возвращения к жизни…
Вот жестокий урок. Не водитесь с дурной компанией!»
Скорее в лес. Наконец толстые сучья, вялое колыхание весенних ярко – зеленых листьев. Кружащиеся насекомые, щебет птиц. В лес, о да, подальше от зрелища оторванной ноги, от границы, от парящего кратера.
– Дерьмо!
«Раскис как Скрип. Мы на войне. Я все время это говорил. На войне. Мне плевать, что это джагутский Мост Смерти. Это мост, а ты знаешь, что мы делаем с мостами!
Убежище.
Но не для меня».
Котята эмлавы весили не меньше щенков овчарки, но были коротконогими и гораздо менее энергичными. Они хотели одного – спать. И есть. В первые дни котята грозно развевали пасти и выпускали острые коготки, едва их касались руками. Онрек использовал шкуру их мамочки, чтобы сшить мешок для переноски (мрачная ирония этого действия от него ускользнула). Имасс и Быстрый Бен, попеременно с Траллом, тащили зловещий мешок с шипящими, дергающимися тварями, привязав его с двум срубленным деревцам.
Ай больше не приближались.
Выводок состоял из мальчика и девочки; их серые шкурки еще не получили полос и были скорее пепельного, нежели материнского стального цвета. В служившей им укрытием пещере нашелся и третий, но он был мертв уже неделю. Сестра и брат распознали в нем болезнь и решили уничтожить. Такова судьба слабых в этом и любом другом мире.
Каждый раз, когда Тралл глядел на Онрека, в нем заново пробуждалось чувство удивления перед чудом. Обретший плоть друг стал настоящим откровением. А он-то думал, что давно пережил способность глубоко и долго волноваться. В тот день, когда родной брат устроил «отсечение», ему казалось – сердце умерло в груди. Он стоял, прикованный к камням, ожидал наступления холодной воды и неизбежной после этого медленной гибели – и мышца, порождающая приливы и отливы в жилах тела, билась благодаря простой инерции.