Буря Жнеца
Шрифт:
Он поднял руку и раздавил севшего на веко москита. Носилки перекосились, Каракатица сзади глухо выругался. Корабб торопливо подхватил вторую рукоятку. Проклятые насекомые. Пора перестать о них думать, потому что как подумаешь – сразу начинаешь ощущать, что они ползают по телу и кусают везде, ведь обе руки заняты. Совсем не как в пустыне. Там можно увидеть летящих по ветру чиггеров, можно услышать кровомуху за пять шагов; можно легко догадаться, под каким именно камнем прячется скорпион, большой волосатый паук или змея, желающая тебя убить. Иными словами, там все легко и просто. Никаких тебе далеких шепотков
А еще тут есть скользкие кровососы. Прячутся в листьях, поджидая несчастного солдатика, у которого все руки заняты. Как вопьются! И висят. А когда ты случайно сбросишь такого, ранка чешется и сочится каким-то маслом… да, это настоящая преисподняя, населенная демонами – фермерами и всяческими видами ночных чудовищ, жадно нападающими на жителя пустыни. Не забывайте также про Тисте Эдур и бесхребетников – летерийцев. Представить только: сражаются за тиранических поработителей. У них нет гордости? Разумно было бы взять одного – двух в плен и все выпытать. Летерийцы. Он мог бы подсказать эту идею сержанту. Скрипач нормально относится к советам. Да вся армия малазан нормальна в этом отношении. Она как постоянное собрание воинов, на котором каждый может высказаться, поспорить, и в результате будет принято решение. А вот среди племен едва кончится собрание, настанет конец и спорам.
Нет, малазане все делают на особый лад. Корабба это больше не тревожит. Наверное, хорошо, что он разделял с мятежниками так много дурацких суеверий – иначе было бы трудно ненавидеть врага с необходимой силой.
«Теперь я знаю, каково быть морским пехотинцем империи, даже если империя решила, кажется, объявить нас вне закона. Мы все еще морпехи. Все еще элита. Есть ради чего сражаться – за солдата, что идет рядом, что лежит на носилках, за того, кто идет впереди. Вот насчет Улыбы неясно. С ней все неясно. Напоминает Воробушек – такие же многозначительные взгляды… и так же облизывает губы, когда говорит об убийствах. И ее ножи… нет, с ней ничего неясно.
Хорошо хоть капрал хороший. Крутой ублюдок, не любящий болтовни». За Тарра разговаривают щит и меч. Кораббу вечно хочется встать с ним рядом, в любой схватке. Справа и на шаг впереди – у Тарра короткий меч, скорее зубочистка, он рискует получить выпад сбоку – того сорта, которым племена пустыни преодолеваю стену щитов – хотя тут не стена, а один человек, не закрытый с боков. Вопи, колоти по щиту, пока его колени не подогнутся сильнее – он нырнет за щит, присядет, выставив вперед левую ногу – тогда просто шагни вбок и ударь клинком за край щита, чтобы порезать сухожилия кисти или незащищенное предплечье.
Корабб знал, что обязан защищать правый бок Тарра, даже если это означает неподчинение приказу Скрипача (тот велел ему держаться около Бутыла). Пока Бутыл вне видимой опасности, Корабб выскакивает вперед, потому что знает Тарра и его способ сражаться. Это вам не Корик – тот больше всех во взводе похож на пустынного воина, знает, что бок нужно прикрывать кем-то вроде Улыбы, у которой всегда наготове блестящие ножики, заряженный арбалет или еще что. Она держится рядом, но вне досягаемости
«Каракатица, жалкий старик – но опытный – он держит наготове долбашки. Если Бутыл окажется в опасности, сапер позаботится обо всём. Чертовски быстро обращается с арбалетом – старая рука и стрелу выпустит, и взведет, пока первый враг еще с копыт не упал.
Неудивительно, что Семиградье было завоевано. Тогда, в первый раз. Морпехи поработали. Т’лан Имассы ни при чем. Их спускали с поводков только раз, при мятеже Арена. Если Скрипач рассказал правду, Император вообще не виноват. Нет, приказ отдавала Лейсин.
Геслер вот не уверен. Так что правда никому не известна. Насчет Арена. Думаю, скоро никто не будет знать правды насчет Колтейна и его Собачьей Упряжки… и, духи подлые, насчет Адъюнкта и Охотников под И’Гатаном тоже?»
Он ощутил, как по телу пробежал озноб. Ибо наткнулся мыслью на нечто великое. На историю. То, как она запоминается, как рассказывается и пересказывается. Как ее сдают в плен лжи, когда истина оказывается слишком неудобной. «Как, например… Как… о, черт! Сбился».
Бутыл забормотал во сне, потом сказал отчетливо: – Он никогда не замечает сову. В том вся проблема.
«Бедняга. Заблудился в бреду. Переутомился. Спи спокойно, солдат. Ты нам нужен.
Мне нужен. Леомену я был не нужен, а вот ты мне нужен. Потому что теперь я морпех. Наверное…»
– Спроси мышей, – продолжал Бутыл. – Они тебе расскажут. – Затем он снова забормотал что-то невнятное, вздохнул. – Если хочешь жить, следи за тенью. Тень. Тень совы.
Державший другой конец носилок Каракатица ругнулся и потряс ручки; Бутыл застонал и перекатился на бок. Больше юный маг не бормотал во сне.
Они шли всю ночь. Еще один раз слышали разрывы – теперь на севере.
«Ох. Они разбудили всех, кого могли».
Травы Шерк Элалле подгнили. На борту «Вечной Благодарности» – как на продуваемой всеми ветрами палубе, так и в уютной каюте – проблем не возникало. Особенно если учесть, что ее спутником был человек, лишенный носа. Но сейчас она оказалась в тесной комнатке вместе с полудюжиной иноземцев и Трясом Брюллигом, самозваным королем жалкого островка, и уже не раз замечала, что носы присутствующих – особенно женщин – морщатся от обилия в спертом, теплом воздухе неприятных «ароматов».
И ладно. Если хотят иметь с ней дело, придется им научиться жить с запахами. И благодарить судьбу, что приходится с ними жить, а не умирать. Она следила за Адъюнктом, которая, кажется, никогда не желает сидеть на стуле. Сейчас она стояла за спинкой подготовленного для нее кресла, заложив руки за спину, и смотрела на длинный покрытый картами стол, но не выказывала довольства, которого можно было бы ожидать от женщины, относящейся к возможности сидеть на стуле словно к наказанию колодками посреди деревенской площади.