Буря Жнеца
Шрифт:
– Я не прошу любить мои ноги.
– Не пора бы тебе поупражняться? Нет, не в «этом самом». Размять мышцы, растянуть связки и так далее…
– Так чего тебе нужно?
– Думаю, утешения.
Он повернул голову и поглядел ей в лицо. Потом не спеша присел (кровать жалобно застонала): – Семар Дев, чего ты страшишься сильней всего?
– Ну, смерти, наверное. Твоей. Ты мне друг, хотя и несносный. Еще того, что после… э… тебя они позовут Икария. Как видишь, два страха связаны между собой.
– А твои духи тоже страшатся этого?
– Интересный вопрос. Не уверена, Карса. – Миг спустя она добавила: –
– У меня свои духи, – прервал ее Теблор.
– Знаю. И что они чувствуют? Можешь спросить?
– Предвкушение.
Семар нахмурилась: – Правда, Карса Орлонг? Правда?
Он засмеялся: – Не того они жаждут, о чем ты подумала. Нет, они радуются приближению конца. Они смогут принести жертву.
– Какого рода жертву?
– Когда придет время, ведьма, тебе нужно будет вытащить железный нож. Отдать ему свою кровь. Освободить связанных духов.
– Когда именно? Скажи точнее, черт тебя!
– Ты поймешь. А теперь скидывай одежки, хочу видеть тебя голой.
– Нет. Геделанак мертв. Никогда больше мы не услышим его смеха…
– Да. Поэтому, Семар Дев, пора посмеяться нам. Пора напомнить себе, что такое жизнь. Ради него. Ради Геделанака.
Ведьма уставилась на него. Гневно прошипела: – Ты почти убедил меня, Карса Орлонг. Ты всего опаснее, когда становишься убедительным.
– Похоже, ты добиваешься, чтобы я взял тебя силой. Сорвал одежки собственными руками, швырнул на койку…
– Ну, мне пора.
Таралек Виид когда-то мечтал о том – ныне неизбежном – мгновении, в которое Икарий Хищник жизней ступит на песок арены под рокот приветственных кличей ничего не ведающих зрителей – кличей, которые быстро превратятся в крики удивления, а потом – вопли ужаса… О мгновении, в которое проснется и сорвется с привязи его ярость.
И начнется кровавый конец мира. Императора, дворца, города, сердца империи.
Но Рулад ведь не умрет. Уйдет на навсегда. Каждый раз он будет вскакивать. Две силы сойдутся в бесконечной схватке. Пока… можно ли убить Икария? Может он умереть? Он же не бессмертный – хотя можно было бы возразить, что его ярость – это ярость жертвы, поколение за поколением восстающей против неравенства и несправедливости – а этому никогда не будет конца.
Нет, сколько бы Таралек не подгонял мысли, они неизменно останавливались в одной точке. Рулад сумеет убить Икария. Сотня схваток, тысяча – нарастающий посреди засыпанного пеплом континента хаос поразит сердце Икария, остановит его ярость. Тогда Хищник может стать жертвой. Пасть.
Да, в этом есть логика. Жертва может придти во гнев, но жертва осуждена оставаться жертвой. Таков извечный цикл, ожидающий любую культуру, цивилизацию. Мы видим его столетие за столетием. Природная сила, сердцевина всего существующего желает выживать, просто выживать. Для этого нужно питаться плотью жертв. Все большего числа жертв…
– Это азы жизни, – сказал Старший Оценщик, склонившийся перед миской с чистой водой, чтобы наложить новые краски на лицо. – Жизнь двигается вперед, когда ей удается. Жизнь останавливается или сворачивает в сторону, когда встречает сопротивление.
Таралек Виид отвернулся к окну. Там стоял финед Варат Таун, высматривавший кого-то внизу. – Монах, – прохрипел Таралек, – в моем племени все, тобой описанное, было лишь частями войны, бесконечной вражды. Каждый испытывал отчаяние и зависть. Никакой любви, никакой преданности. Никому нельзя было полностью довериться, потому что сама земля шаталась под ногами. Не было ничего постоянного. Ничего.
– А тут есть, – сказал Варат Таун. – Воин Геделанак мертв. Пришел черед парня по имени Пудинг, того, быстрого и хвастливого.
Таралек кивнул: – Теперь ты, финед, мыслишь как я. Мы с тобой видели Икария во гневе. Но император, этот Рулад…
Монах издал непонятный трубный звук, подскочил на табурете – отвернув лицо от обоих спутников – и обхватил себя руками.
Варат Таун поморщился, сделал шаг: – Старший Оценщик? Жрец? Что-то не так?
Тот яростно затряс головой: – Не надо, прошу. Сменим тему. Благой Боже, я почти сдался – видите, я чуть не поддался смеху! Увы, мне не удается сдержать себя!
– Ты думаешь, что твой бог непобедим.
– Да, Таралек Виид. О да. Не сказано ли, что Рулад безумен? Сведен с ума бесконечными смертями и воскресениями? Что же, друзья, я открою вам: мой бог – Хищник Жизней, мой возлюбленный бог – он тоже безумен. Не забывайте, что именно Икарий прибыл сюда. Не Рулад, а мой бог совершил странствие. Чтобы насладиться своим безумием.
– Рулад…
– Нет, господин Таун. Рулад не бог. Не бог. Он проклятое существо, смертное, как я и вы. Его сила в мече. Это важнейшее различие, друзья мои. Но достаточно, иначе я нарушу клятву. Вы слишком погрязли в страхах и опасениях. Мое сердце разорвется!
Таралек смотрел на дрожащую спину монаха. «Нет, Старший Оценщик, это ты сошел с ума. Поклоняться Икарию? Будет ли гралиец поклоняться гадюке? Скорпиону?
Духи песка и камня, я больше не могу ждать. Давайте покончим со всем».
– Конец, – провозгласил монах, – будет неожиданным. Находите утешение хотя бы в этом, друзья.
Варат Таун спросил: – Когда вы пойдете смотреть схватки?
– Если вообще пойду смотреть – а я еще не решил – то пойду, разумеется, на Тоблакая, пробормотал Старший Оценщик, наконец-то справившийся с весельем (он обернулся и теперь поглядел на финеда спокойными, мудрыми глазами). – На Тоблакая.