Буря
Шрифт:
Так продолжалось в течении нескольких минут, и в это время в зале воцарилась совершенная тишина — никто даже и вздохнуть громко не смел. Их собралось не менее трех сотен, и все они — и простые воины, и их командиры, все внимание отдавали этим двоим. Они в напряжении выжидали какого-то чудо, и, хотя метель по прежнему выла над их головами, не слышали ее — все выжидали какого-то чуда — со страхом ожидали, но вмешаться не смели.
С верхних ступеней раздался топот, а, сразу же вслед за тем — крик:
— Снега то! Снег уже и крышу замел! Все — погребены мы здесь как в гробнице! Слышите — пройдет кто над нашими головами, и даже не узнает, что мы здесь!
Этот крик вывел всех из оцепенения, и тогда вот стали звать Альфонсо и Нэдию, стали трясти их за плечи, затем — растягивать друг от друга. Они вцепились друг в друга так сильно, что представлялись неким единым телом — с одними костями, позвоночником и прочим: каждого из них пыталось оторвать по несколько самых сильных воинов, однако — все равно не хватало у них сил. Ведь, и Альфонсо и Нэдии представлялось, что их пытаются разлучить некие стихии — да они и сами стихиями были, им даже и в радость такая борьба была.
Все-таки, в конце концов их разорвали, но в руках и Альфонсо и Нэдии остались обрывки одежды, ногти их были сломаны, кровоточили. Альфонсо безумным взглядом по сторонам оглядывался, шептал:
— Да что же это со мною?.. Кто мне объяснит, что тут делать, как тут жить то?!.. Вы же все слышали?!.. А-а-а — по глазам вижу, что все слышали, и стоите теперь, приговор мне готовите! Ну, и казните меня — да достоин самой мучительной казни, только вот поспорить готов, что не придумали еще таких мук, которые бы с муками мною уже пережитыми сравнить можно было бы!..
Но тут он взглянул на Нэдию, которую несколько воинов сдерживали, так как она, с потемневшими глазами, все еще не понимая, что происходит из всех сил к нему рвалась. При этом ярком свете, еще более отчетливым было мертвенная плоть, занимавшая уже всю нижнюю половину ее лица, а также — часть шеи. Это зрелище было действительно отвратительным, и без содрогания нельзя было смотреть на эту морщинистую, вздутую, желто-серую плоть ведьмы — казалось, что голова Нэдии была склеена (и неумело) из двух совершенно несхожих половинок.
— Нет! Вы не посмеете меня казнить!.. — взвыл неожиданно Альфонсо. — Нет — не дамся!.. Через десять дней сам казнюсь — клянусь в этом! Но сейчас — у меня долг есть! Пустите же меня!..
И тут он показал истинную мощь, которая заключена была под этими темными одеяньями, в его двухметровом теле — ту самую мощь, которую не так многим доводилось видеть, так как чаще его снедали вихри душевные: и такие то вихри, что более слабое тело и не выдержало бы — это же тело только слабело. Но теперь перед ним была цель — и он знал, что именно физическую силу надо проявить, и именно телу отдавал весь свой пламень. Одним яростным движеньем он раскидал сдерживавших его воинов, у одного из них вырвал клинок, и в мгновенье перерезал путы на ногах.
Бывшие в зале, все обнажили свое оружие — стояли плеч к плечу, и, не чувствуя никакого превосходства — смотрели на «колдуна» со страхом, ожидали, что он поразит их молниями, превратит в кого-то и прочее… Воины сдерживавшие Нэдию стали было оттаскивать ее в сторону, но он бросился за ними — они выставили на него обнаженные клинки, а он вскричал:
— Да нет же! Не хочу я вам зла!..
— Брось оружие! — немедленно повелел один из командиров.
— Да, да — конечно!
Он отбросил клинок в сторону — бросил в полную силу (не желая никакого зла) — клинок полетел в пламень, и там врезался более чем метровую груду раскаленных до бела углей. Удар был так силен, что многочисленные пылающие головешки стремительно полетели в разные стороны, и несколько воинов было обожжено — у одного выжжен глаз, и он, страшно завопив, скрючился, повалился на пол. Альфонсо ничего этого не видел; он продолжал надвигаться на воинов сдерживавших Нэдию. Он шипел:
— Ну, и что же вы ее держите?!.. Что вам до нас?!.. Ну, ответьте и подумайте — что мы вам сдались; да вы нас несколько часов тому назад не знали, мы бы вовсе могли не встретится — а теперь что?!.. Зачем мы вам нужны?!.. Что вам от нашего присутствия?!.. Знаю — я злодей, но через десять то дней сам казнюсь! Отпустите же ее!..
Одна из выбитых головешек перелетела через всю залу, и, никем не замеченная упала под золотистую занавесь, которая раньше скрывала сцену, а висела вдоль стены. Такой полет головешки казался немыслимым, так как от кострища и до той стены было не менее двадцати метров — тем не менее это произошло, и, скорее всего, с вмешательством той темной силы, которая пришла в этот дом вместе с Альфонсо — как бы то ни было, но вскоре там появился, затем языки пламени — сначала робкие, но набирающие все большую силу, стремительно взбирающиеся вверх.
Так все были поглощены, перепуганы происходящим, так ожидали темного колдовства, что и не приметили начало пожара.
— Ну, что же вы ее не выпускаете! — рычал Альфонсо, продолжая надвигаться на сдерживающих Нэдию.
Он, с одними сжатыми кулаками (не от злобы, а только от напряжения душевного) — подошел уже вплотную, уткнулся грудью в клинки, и перегнувшись через них схватил Нэдию за руку — теперь уже никто не сомневался, что последует какое-то колдовство — и воины молили, чтобы смерть их забрала быстро, а не заставила мучаться в несказанных муках.
— Отпустите ее! — выкрикнул он еще сильнее — из всех сил рванул к себе.
Тут один из воинов решился совершить, по его разумению подвиг — его клинок как раз упирался в грудь Альфонсо у сердца — и юноша этот решил, что одним движеньем избавит всех их от беды. Однако, он так боялся, что и размахнуться не посмел — только, что было сил, толкнул Альфонсо, и тот был только поранен — кожа на груди была разодрана, но ребро выдержало удар — он отскочил в сторону, и — выдернул за собою Нэдию — та обхватила его, прижалась в страстном поцелуе — она по прежнему не понимала происходящего. Альфонсо видел, что воины его окружают, и он выкрикивал:
— Дайте же нам уйти!.. Что мы вам сделали такого, что вы пытаетесь нас удержать?!.. Дайте уйти и все!..
Но воины надвигались, и тогда Альфонсо, с величайшим трудом отстранил Нэдию, и схватил одну из тяжелых дубовых лавок, которая возле стола стояла — он схватил ее легко, будто и не весила она ничего — он замахнулся ею, да так и замер, и взмолился, рыдая:
— Да простите вы меня, грешника! Да — я смерти достоин! И закололи вы бы меня, и в преисподнюю отправили, как того и достоин, но на мне, ведь, обязанность; ведь, кто же кроме меня может Нэдии помочь?!.. Вы ли — ну сможете ли так полюбить, что бы всем-всем в эти десять дней пожертвовать?!.. А, может — и девять дней уже осталось?!