Буря
Шрифт:
— Он мертв… Не кричите так, пожалуйста. Он, ведь… он ведь рядом, еще где-то в этом воздухе. Да-да — я чувствую это, он же целует нас на прощанье.
И тут все увидели, что солнечный свет стал гораздо более ярким, но он не жег глаза, он наполнял их чем-то теплым и сладостным — словно мед, пили их глаза этот свет — даже и Вэлломир позабыл о своем гневе, он задирал голову все выше — и он, и все остальные видели, что над многочисленными облачными горами, вздымается в этом раздолье весеннем иная гора — такая же легкая, как и облака, но незыблемая, тожественная в своем спокойном величии — видны были ее склоны, почти сливающиеся с воздухом, вершина же ее белоснежная взметалась на высоту недостижимую ни для птиц, ни для ветров — никогда им не доводилось видеть зрелища более грандиозного, и в тоже время — так близкого сердцу; гора казалась такой прекрасной, и так хотелось взлететь к ней, узнать ее тайны. И все думали: «Нет, не может быть в Среднеземье таких гор — она, ведь, вздымается над всем миром, она — единственная, зовущая к себе светлые, святые души… Да — это же великая гора из самого Валинора, а на вершине ее — трон Манвэ, который видит оттуда и нас, и все-все, в этом мире происходящее. Как же снизошло до нас такое виденье?..» — и тут каждому подумалось по своему, и все же, в одном было сходно — это как отблеск грядущего величия, к которому надо стремиться.
И первым заговорил Вэлломир:
— Да — я знал, что ты предо Мною откроешься… — он гордо задрал голову, и протянул к вершине руки. — …Ты приведешь Меня к истинному величию! Да — этот день, и все это принадлежит Мне!!!
Но тут, в воздухе, стало разливаться, и становилось все сильнее печальное пенье: какие-то светло-золотистые, почти прозрачные крылья, какие-то образы — столь легкие, столь воздушные, что и невозможно было их разглядеть — казалось бы — они должны были объяснить хоть что-то — но нет — не было ни слов, ни прекрасной музыки — они появились как слабый, случайный отблеск чего-то. На какое-то мгновенье, впрочем, послышалась им и музыка… тут же растаяла, как и это виденье, а гора небесная была сокрыта клубящимся облаком. Когда же это облако прошло, то открылась лишь чистая, словно бы отшлифованная лазурь…
— Ну, а теперь он еще здесь?.. Гэллиос еще здесь?.. — дрогнувшим голосом спросил Альфонсо, но не получил никакого ответа…
Хотелось полностью изменить нынешнее свое состояние…
Дул ветер, возвращались птицы, солнце светило, а Альфонсо закричал — закричал от собственного бессилия; он заскрежетал зубами, и едва ли понимал, что часть слов и вслух проговаривается:
— Ну, теперь то для Тебя, ворон, время. Да, да — самое, что ни на есть время, чтобы с меня всякие клятвы да жертвы срывать!.. Что бы я сейчас, не сделал; и ради того, чтобы прежнюю, ночную силу вернуть… Где ж ты, окаянный?! Что же не идешь, когда сам тебя зазываю?!.. — и тут закричал уже в полную силу. — Эй, Угрюм! Где ты, конь проклятый, конь темный?!.. Снегом тебя занесло?.. Нет — не верю, чтобы снегом занесло — мы, ведь, и с тобою связаны — так то связаны, что и до смерти не расстанемся… Что ж не бежишь ты?!.. Эй ты, окаянный, забери нас всех отсюда, да скачи… эх — лети ты — лети куда глаза глядят!
Он громко рыдал, он едва на ногах держался, но вот схватил за плечо Нэдию — так смог выстоять еще некоторое время, и все с тоскою оглядывался по сторонам, и, видя только ровное поле (хотя с одной стороны, верстах в двадцати синели Синие горы) — видя только это яркое, белое раздолье, да еще уродливую черноту вокруг себя — он громко застонал. Вот повернулся, и вглядывался в жуткий лик Нэдии — принимал это без отвращенья, но как должное. Он шептал:
— Что же это — смерть нас со всех сторон окружает… Кажется, когда это началось — два, три дня назад? Да нет, Нэдия — все время, когда мы вместе — все вокруг нас смерть кружит… А душа то устала от этих ужасов — так бы душе хотелось покоя… Что же ты молчишь… Хотя нет — ты молчи… И не смотришь… и не надо… не надо…
Он завыл от тоски — он искал этой тоске какого-нибудь исхода, но не видел такого — и только больше — все больше в боль свою погружался.
В это время, расстояния метров с пяти от них раздался треск, и, в одном месте, где поверхность вся покрыта была трещинами, вырвалась обожженная рука — вместе с ней, и стон. Альфонсо и Нэдия, опираясь друг о друга, поспешили к этой руке — Вэлломир остался на месте, однако — в его взгляде была довольно заметная растерянность — он как-то смутился от этих воплей Альфонсо, и не чувствовал уж большей прежней уверенности в своем величии — засело в него какое-то страдающие сомнение, которое он и сам никак не мог определить.
Между тем, Альфонсо и Нэдия подбежали к этой вырвавшейся руке, что было сил потянули ее на себя. Раздался быстрый рыдающий голос, который они сразу же узнали — то был Вэллиат:
— Как же темно!.. Неужто это и есть смерть?!.. Эй, старик — ну, и где ты теперь?!.. Ответь скорее: есть ли из этого исход?!.. Видишь… а точнее — что тут видеть, когда мрак один… Так вот она — смерть то твоя!.. Вот она какова — ты думал что простор, а нет никакого простора! Вот с чего ты взял, что простор будет?! Ха-ха! А вот и клеть оказалась, в которой не пошевелиться, в которой мрак один!.. Да что же это такое?!.. Да есть ли отсюда хоть какой исход?!.. Вот, вот — то-то и оно, что веками это все тянутся… Да какими веками — это я, наверное, в своем теле сожженном сгниваю — тело сгниет и меня не станет!.. Нет — вы спасите меня! Нет — я жить хочу! Жи-и-ить!..
Слово «жи-и-ить» — он выкрикнул как молитву, и как раз в это время его перехватили за руку Альфонсо и Нэдия: что у них сил было, к себе потянули, и вот уже появился сам Вэллиат — сильно закашлялся — а затем, стал пристально вглядываться в Альфонсо — лицо его было обожжено, но и так проступала на нем испарина, итак видно было, что он очень, от всего этого напряжен.
— Живой?.. Спасли меня?! — он даже рассмеялся, и тут же сам перехватил Альфонсо за руку, сильно сжал ее. — А вот скажите: есть ли такое питье… Эй, где ты кудесник старый?! Эй, Гэллиос?!..
— Он мертв… — сказал было Альфонсо, но, конечно, Вэллиат его не слышал — он продолжал выкрикивать. — Где же ты?!.. Эй, вместо всех своих речей возвышенных дай мне одно питье — такой питье, чтоб я сто веков прожил и старости не знал, потому что жуткая эта смерть! Да, да — жуткая — слышишь ты?! — тут ему стало дурно, он задрожал, стал исходить жаром, и с мукою, до предела сил своих сжал руку Альфонсо. — …Не дай умереть! Все отдам — только не дай умереть!.. Не хочу этого мрака не бытия… О-о-о нет — не хочу чтобы сгнивал мозг, хочу каждое мгновенье из этой никчемной, пошлой жизни помнить — чтоб тошнило от этих воспоминаний, но только не это небытие! Не-е-ет!!! — взвыл он, когда ему показалось, будто Альфонсо хочет сказать ему что-то — жар от него исходящий еще усилился. — Ничего не говори — в преисподнюю эти объясненья! Я теперь уверен — есть это небытие! Держи меня, о-о-о, проклятье — держи же меня!.. Эй ты, отвечай, что было до твоего рожденья — если душа вечна, значит она и до этого была — ну, отвечай, что было за пятьсот веков до твоего рожденье?! Хорошо помнишь! А-а-а — тьма, тьма забирает, держи же меня — проклятье! Держи!!! Что не можешь вспомнить?! Нет, нет — вот оно — твое бессмертие — есть только вспышка болезненная, которую жизнью зовем мы, и есть еще это небытие! Да! Слышишь ты — я уверен, что через пятьсот веков после смерти моя душа будет чувствовать то же что и за пятьсот, и за миллион до нее — ничего! Потому что все это бредни — нет никакой души! Нет!.. Жизни вечной хочу я!.. Где ты старик?! Давай мне этого питье!.. А-а — нет такого питья?!.. Нет?! Ну так и мечтай о вечном блаженстве, потому что ничего иного не остается! Спаси ж меня!
Он захрипел, закашлялся — и все-то кашлял и кашлял, никак не мог остановиться, и все то исходил жаром, и все стонал и бредил — теперь уж почти совершенно бессвязно, выкрикивая чаще иные слова: «смерть», «тьма», да «ужас». И Альфонсо и Нэдия, видя его страдание, на время и о собственной муке забыли — они пытались ему помочь — больше словами, молили посмотреть на небо, ветра вздохнуть и прочее, но он совсем их не слышал: судороги его продолжались довольно долгое время — затем он замер…
— Одного отступника нашли. — величественно, но несколько нетерпеливо проговорил Вэлломир. — Тот, кто сходит с истинного Моего пути всегда приходит к безумию и смерти. Осталось найти еще одного, не так ли? Тот, жалкий шут, с извращенным мозгом сейчас, я уверен, пребывает где-то в виде грязи, кружит с девками, и хохочет с бесами. Я вам напомнил, ну а вы, конечно, сейчас за поиски возьметесь…
Действительно, напоминание Вэлломира оказалось весьма уместным, и взялись они за поиски Вэлласа. Они стали кричать его по имени, Гвар несколько раз пролаял, однако — никакого ответа не было.
— Неразумные. — с деланным пренебреженьем проговорил Вэлломир. — …Надеются, что безумец откликнется, тогда как безумец этот далеко-далеко отсюда. Тело его будет найдено в этой толще, а вот ничтожный дух…
Вэлломир еще долго говорил в таком духе — все старался выглядеть к этому непричастным, стоящим выше этого, хотя, на самом деле это очень волновало его, и он бы хотел, чтобы поскорее нашли Вэлласа, хорошо бы нашли и еще кого-то — многих, многих нашли — чтобы его окружали люди, а не эти снежные поля. Где-то в глубине сердца, он отдавал себе отчет в том, что самым страшным было бы теперь остаться в одиночестве — понимал, что, ежели такое случится, то и не выдержит он, рассудка лишится.