Буря
Шрифт:
Элсар-Тгаба-Сильнэм слегка поморщился, проговорил:
— Да — действительно, могу излечить, чем еще раз докажу свою дружбу. Однако, неужели вздумаете играть в снежки здесь, да и сейчас, после всего… Нет уж — тогда совершенно, вас людей не пойму.
— Излечи ее немедленно, докажи, что ты не враг, а то… не посмотрю, что такая красота кругом — ты мне о прошлом слишком напоминаешь; отправлю вон к тем — он кивнул на темное пятно шагах в двадцати — там лежали порубленные орки.
Элсар усмехнулся, и взглянул на Рэниса, как на создание совершенно ничтожное, которое по глупости своей посмело выкрикнуть ему угрозу, но которое он мог обратить в ничто, одним только движеньем руки. Продолжая усмехаться, он подошел к Веронике, и сказал, чтобы она закатала рукава своего темно-зеленого шерстяного платья (шубу, взяли орки еще при входе в царство — да и жарко бы ей там было) — а теперь мороз был градусов под десять (довольно тепло, для этих мест в зимнюю пору)… Она закатала рукава, и тогда открылись ее посиневшие распухшие локти, кое-где из которых силой рывка, выступила кровь. Сикус, увидевши это, уткнулся головой в снег, и раздавался оттуда какой-то болезненный стон, прерываемый неведомо к кому обращенными молитвами. Элсар перехватил Веронику за запястье, другой — за плечо — резко дернул, раздался хруст; девушка не выдержала, вскрикнула. Наблюдавший за этим Рэнис, тоже не выдержал — отшатнулся, кровь пошла у него носом, затем — сделал какое-то движенье к ним; хотел было что-то сказать; но в это время Элсар проделал тоже и со второй рукой; побелевшая девушка медленно стала оседать на снег, и, на этот раз, пришел черед Рэниса поддерживать ее, и шептать нежные слова.
Но Вероника, уже обхватила его за шею; затем, чуть улыбнувшись побелевшими губами, отступила немного; и зашептала обычным своим, ласковым голосом:
— Ничего, ничего — у все прошло. Спасибо тебе, Элсар.
Тут она свободно взмахнула своими руками; увидевши, с каким страданием смотрит Рэнис на ее синие еще локти, поспешила закрыть их рукавами; затем, проговорила: «Смотри, как это делается».
– и, быстро наклонившись, слепила комок — (на руках ее, конечно, не было никаких варежек) — и быстро запустила его в Рэниса — снежок попал ему в грудь, как раз там, где было сердце; разлетелся златящейся легкой дымкой, оставивши на груди его четкий, белый след. Рэнис даже чуть покачнулся, но вот засмеялся, и вновь поднял сияющее лицо к лазурному небу, и вновь можно было видеть, как скопления света, проникая под кожу, проникая в широко раскрытые очи, наполняли его силой. Вот он быстро нагнулся, слепил первый, неловкий снежок, и запустил его много выше головы Вероники. Девушка засмеялась и следующий снежок попал Рэнису в рукав.
Элсар обернулся, вглядываясь в светлейшие склоны гор, и, приметивши какую-то черную точку, которая довольно быстро ползла по склонам, пробормотал: «Да что же вы — совсем что ли ума лешились? Отсюда надо уходить, да поскорее!» — он прошел между играющих, и тут один снежок попал в него; он проворчал еще что-то, и быстро пошел прямо на восток — по снежному полю — снега намело ему по колено; однако — это был свежий, легкий снег, похожий на крепко прижавшееся к земле облако, которое так легко разрывалось под его ногами. Из такого рыхлого снега, не удалось бы и снежков слепить, если бы они были в варежках — если бы не отдавали каждому снежку часть своего тепла. А играющие уж совсем и позабыли про все, что было с ними мрачного — они веселились и смеялись от всей души, и снежки перелетали между ними — каждый из снежков Рэниса становился все более метким; и Вероника смеялась, отвечала ему целым вихрем этих стремительных белых снежков; а Рэнис любовался теперь и снежками, ибо и они были прекрасны — напоминали кометы с золотистыми, быстро расыпающимися хвостами…
Услышавши их смех, приподнял голову и Сикус, увидев, что Вероника счастлива, что теперь румянец играет на щеках ее, он тоже улыбнулся, вскочил на ноги; и, не зная, что делать, запустил снежок высоко в небесную лазурь.
Элсар отошел уже шагов на двадцать, когда они заметили, что он, собственно, отходит; и тогда они со смехом бросились за ним (Сикус тоже смеялся и бежал сзади) — но на полпути остановились, и вновь принялись перекидываться. Наконец, на Рэниса что-то нашло (он испытывал небывалый приток сил!) — и он стремительно принялся сгребать руками снег; при этом еще посылал стремительные подарки в сторону Веронику; и вот, менее чем через минуту, появилась уже беелая стена, за которой он и укрылся, принялся бросать снежки из-за нее, а, когда бросала Вероника, так стремительно пригибался. Тогда Вероника, вся покрытая снегом, но с пылающими щеками, бросила очередной снежок, и, когда Рэнис пригнулся, сама бросилась, так что, когда юноша, в очередной раз выглянул, она была уже рядом; и тут, каким-то неукротимым, порывистым движеньем они вытянулись друг к другу, и губы их соединились в поцелуе. Затем, все в том же восторженном движенье, они, обнявшись, повалились на снег (при этом проломили стену) — они, смеяясь, закружились на этом золотящейся, мягкой перине. Вызывало это в них столь необычайно сильный восторг, что они никак не могли остановиться, и прокружились так шагов пятьдесят; пока, не чувствуя ни где небо, ни где земля, вновь соеденились в поцелуе. И тут вновь вспомнил Рэнис про брата своего, и с тоской решил, что придется, все-таки, рассказать ей всю правду — но он, никогда ничего не боявшийся, теперь испугался. Почему-то представилось ему, что, ежели он расскажет все Веронике, так и рухнет все.
А Вероника, заметивши тень, которая пробежала по лицу его, поцеловала его жаркими своими губами, и прошептала:
— Милый, милый, что с тобой? Ну — давай еще играть! Снежки — это же такая прекрасная игра!
И она, со смехом, вновь отскочила в сторону; запустила еще несколько снежков, и тут случайно заметила, как же далеко за это время отошел Элсар — он представлялся теперь лишь темной точкой, одиноко движущейся среди этих раздольных просторов.
— Быстрее! Быстрее за ним! — со смехом воскликнула девушка, да и бросилась следом.
Рэнис уж и забывший, о недавней своей печали, в то же мгновенье, бросился вслед. Сикус едва поспевал за ними, но и он был счастлив, и он не чувствовал боли — даже и та тьма вечная, которая так ужасала его все время представлялась теперь чем-то далеким, призрачным не имеющим никакой силы. По дороге, они часто перебрасывались снежками; несколько угодило и в Сикуса, и Вероника, закричала ясным своим голосом:
— Ну, что же ты идешь так, добрый ты мой друг?! Ну, играй же с нами: пожалуйста, пожалуйста!
Конечно, Сикус не мог возражать; и с начала с некоторой боязнью, все опасаясь случайно задеть ЕЕ, принялся кидать снежки, но, когда Вероника воскликнула: «Ну, что же ты!» — он уже не одного снежка не посылал мимо, и ему порядочно досталось. Постепенно Сикус становился все более и более веселым — он и забыл, когда в последний раз так легко, так беззаботно себя чувствовал — да и было ли такое, право?
Наконец, он почувствовал, будто огромная тяжесть, которая лежала на плечах его до этого, слетела теперь; и он вдруг закричал несколько надорванным, но все-таки, без привычного, нестерпимого напряжения голосом:
— А я вот вспомнил! Было во времена: я тогда в том городе, в безумии жил; ну так вот — еду там как-то по улице на коне. В зимнюю то пору было… Уф! Вот снежок! Вот снежок! А, и мне досталось! Тогда то я гордый ехал; глядь в каком-то дворе детвора в снежки играет; ну — ято усмехнулся: у нас те игры запрещены были, плетью их разогнал — гордый дальше поехал. Тьфу — лучше то даже и не вспоминать, но теперь то все переменилось, теперь то я, как ребенок, а вы такие высокие, такие прекрасные. Ну — и хорошо, что я ребенок! Как же здорово! Вот еще снежок; вот еще! Очистился я!..
Вскоре, догнали они Элсара, который усмехнулся, еще когда услышал их хохот, за своею спиной — однако, оборачиваться к ним не стал; а они, вместе с Сикусом, все бегали вокруг все перекидывались, и все никак не могли наиграться.
И так, проиграли они до самых сумерек — и все это время быстро продвигались на восток да на восток. Вот небо налилось густым темно-голубым бархатом, а поля вокруг накрылись тончайшей, таинственной вуалью. Тогда в небе загорелась первая звезда, и запыхавшийся, но здоровый Рэнис, замер, как был со снежком в руке, и долго любовался этой, первой звездою.
— Какая она прекрасная. — наконец, тихим голосом произнес он. — Какая печальная; но эта какая-то непостижимая для нас печаль — ею можно только любоваться, но никогда, никогда не постигнешь ее. Вероника, Вероника, вот мой брат Робин — он мастер был стихи прекрасному складывать; а я то — я все воителем был — у меня то и стихи все гневные, к борьбе призывающие выходили. Вот Робин бы смог посвятить этой звезде стихотворения, а я…
— Ну, пожалуйста. — тут Вероника обхватила его за руки, и приблизила свое лицо к его; обняла его своим частым, теплым дыханием.