Буря
Шрифт:
В полном ужасе от своих мыслей, он закрыл глаза руками, нервно посмеиваясь.
— Я совсем сошел с ума, – прошептал он вслух.
— Ты меня пугаешь, – сказала Сахана, сама делая шаг навстречу. – Мне осмотреть тебя?
— Все хорошо, просто я… Много всего произошло, понимаешь? – тихо сказал он. – Но я прошу тебя не уходить отсюда в дом исцелений. Ты останешься со мной.
— Алкид, погоди, мы же договорились. Я сегодня утром поддалась чувствам, но у меня еще есть время.
— У меня его больше нет, – он грустно посмотрел на нее. – Я должен сделать кое-что, чего не хочу, но отложу это до утра. А сегодня я буду пользоваться своей властью над тобой.
Сахана всхлипнула от щемящей печали, тревоги и возбуждения.
— Объясни, что случилось, умоляю тебя. Мне страшно.
—
— Возможно, ты его и причинил.
Алкид помотал головой, отмахиваясь от обвинений.
— Не сейчас, Сахана. Все это уже не важно. Я не буду отвечать за дела чужих рук. Просто иди за мной и все.
К ее удивлению, они вышли на улицу. Алкид небрежно сотворил вокруг них магический вихрь. Сахана восхищенно смотрела, как легко и свободно у него это выходит. Внутри было тепло, она поняла, почему он не дал ей времени одеться. Женщина ни разу не была на заднем дворе большого дома – сюда просто не прокапывали дорожку, а брести по пояс в снегу, чтобы осмотреть дом с другой стороны, было совсем не интересно. Сегодня это место ее очень впечатлило: снег застыл в странных формах, будто бы сумасшедший скульптор дал волю нездоровой фантазии. Высокие белые пики поднимались почти на уровень второго этажа и застыли, напоминая волны, горы, зверей.
— Что здесь случилось? – шепотом спросила Сахана, боясь потревожить спящую стихию. – Буря?
— Нет, – Алкид обнял ее за талию, продолжая увлекать глубже в сад. – Это я.
— Ты? Ты это сделал со снегом?
— Считай, мстил за бурю и, остановленное из-за стихии, производство, – усмехнулся мужчина. – Они мне, а я им вот так ответил.
Сахана засмеялась.
Наконец они оказались перед небольшой беседкой. Алкид открыл дверь, и они вошли внутрь. Здесь было очень красиво и уютно: витражное окно пропускало разноцветный свет яркими бликами бросая его на стол. Других стекол не было и в беседку заглядывала покрытая снегом сосновая ветка. Крыша держалась на светлых, мощных, будто промасленных деревянных столбах, покрытых искусными узорами.
??????????????????????????
— Витражи были на всех окнах, – сказал Алкид. – Буря их разбила, оставив только один, но так даже лучше – мы будем видеть мой удивительный сад.
Сахана действительно во все глаза изучала фантастические снежные скульптуры. В беседке был накрыт стол на двоих, магия Алкида поддерживала тепло, напоминая о себе разноцветными всполохами.
— Ты как-то спросила, всегда ли мне хотелось посадить кого-то на цепь, – задумчиво произнес он со странным выражением лица.
— Я помню, в клинике, – попробовала улыбнуться Сахана. Алкид будто излучал боль и грусть, словно был ранен, и ей показалось, что ему нужно утешение.
— Так вот, я вспоминал об этом. Наверное, я действительно всегда хотел привязать своих близких к себе, чтобы они не бросали меня. Чтобы мама не ездила в горы, уверенная в своей магической защите и не рисковала собой. Чтобы отец не уехал, оставив на меня Нормана. А потом хоть как-то участвовал бы в моей жизни, а не ограничивался короткими письмами. Ты знаешь, что он не привез, а просто прислал Василя и Марка. Даже не написал в какой именно момент судьба послала ему новых детей, просто написал на обрывках листка имена и сунул им в карманы. Я сам потом узнавал, кто их мать и откуда она. Он бросил меня тогда, когда мне тоже нужна была опора. Я лишь хотел, чтобы Айрина осталась со мной, а не падала шаг за шагом в лапы смерти. Чтобы ты была рядом, даже если все твои мысли среди цветов на берегу теплого моря. Я бы хотел каждого из вас удержать в моей ледяной пустыне, согревая, оберегая, владея вами.
Он замолчал и отвернулся от нее, а она закрыла лицо руками, пытаясь не разреветься.
— У меня не все получилось, – тихо сказал он не своим голосом и снова повернулся, чтобы поцеловать ее. – Но мы здесь не для того, чтобы грустить. Давай поднимем бокалы и не будем ни о чем думать, кроме вкусного вина и лучших блюд, которые готовит наш повар.
На улице медленно темнело. Сахана забралась с ногами на деревянную скамью, опираясь
— Я купил тебе бусы, – сказал Алкид. – Хотел подарить еще до бури, но сначала забыл, а потом надел на тебя это, – он заплелся пальцами в цепочки ее ошейника.
— Ты можешь снять его, – дрогнувшим голосом сказала Сахана.
— Не сейчас, моя любимая, – шепнул он ей в затылок. – Не могу сейчас снять. Мне кажется, что я теряю тебя, будто бы ты уносишься от меня как ветер. Пока я чувствую его на тебе – мне легче.
Он протянул ей подарок, и она ахнула от восхищения. Надо отметить, что бусы в привычном смысле слова, она не носила. Ровные круглые камушки, упорядоченно нанизанные на нитку, никогда ей не нравились. Но то, что Алкид положил ей в руку нельзя было назвать этим словом. Это были неправильной формы самоцветы, причем каждый кристалл подходил к следующему. Некоторые были мельче, некоторые крупнее, а центр продолжался вниз отдельной ниткой. Но самое удивительное было то, что все камни окутывала золотая сетка – она обтекала их со всех сторон причудливым, но логичным узором. Цвет камней отличался, попадались бирюзовые, холодные розовые, изумрудные, красные и фиолетовые оттенки. Каждый камень казался Сахане целой историей, сказкой о горах и пещерах, глубоких штольнях и золотых рудниках. Женщина перебирала их пальцами, наслаждаясь ощущением в своих руках. Ее глаза сияли.
— Помоги, – она протянула бусы Алкиду, и он застегнул их на ее шее.
— Ты, наверное, хочешь посмотреть? – спросил он, создавая перед ней видимую гладь магической энергии. Это было ничем не хуже зеркала и в серебристой поверхности Сахана ясно различила себя и мужчину за своей спиной. Бусы были прекрасны и очень подходили ей, сияя золотыми гранями. Ошейник не мешал ей воспринимать их красоту. Сахана ясно представляла, с каким платьем хотела бы попробовать их примерить.
Алкид отвел волосы с ее шеи и провел по ней пальцами, склоняя ее голову чуть в бок. Его губы прикоснулись к открытому месту, а рука скользнула к груди, сжимая ее через ткань платья.
— Скажи мне, – спросил он, пристально глядя на их отражение, – ты сейчас здесь, потому что я приказал тебе? Ты не сопротивляешься, потому что боишься меня? Как мне понять, что ты делаешь по моей воле, а что по своей?
— Я не знаю, – ответила Сахана, реагируя на его ласки всем своим существом. – Сейчас я хочу быть здесь с тобой.
— Ты же сказала бы мне, если бы не хотела? – спросил он. – Ты бы плакала и сопротивлялась, если бы я был тебе противен? Если ты считаешь, что это я тебя похитил, почему ты сейчас не бежишь от меня?
Алкид из зеркала пронзительно посмотрел на нее.
Сахана закрыла глаза, чтобы не столкнуться взглядом.
— Потому что мне больно от тебя бежать, – ответила она, и он взмахом руки развеял их отражение, увидев, как из-под ее ресниц выкатилась крупная слеза.
— Не плачь, пожалуйста, – он перетащил ее к себе на колени, обнимая и прижимая к сердцу. – Мне тоже больно. Если поделить это чувство пополам, то оно будет нам по силам. Мы выдержим.
Сахана вздохнула и вдруг вспомнила: сотни раз в жизни она плакала. Первое воспоминание было совсем ранним – она стояла в кроватке и звала маму, исходила на крик, но так и осталась одна. Вспомнились ночи, наполненные чудищами из шкафа и из-под кровати, когда она уже тихо плакала в подушку, зная, что никто не придет и не переходя на неприличную, молящую о помощи громкость. Затем она вспомнила школу лекарей, куда попала еще ребенком. Там она забивалась в дальний угол кровати и прижимала к себе подушку, представляя, что кто-то ее утешает. И наконец, слезы усталости в собственном доме на берегу моря, слезы от потери пациентов, от неудач и нехитрых горестей, которые она выплакивала игрушкам, пуфикам, углам и пустым кроватям. Ни разу до этого никто не предложил ей поделить эти чувства пополам. Пережить только часть, а другую взять себе. И ее вдруг унесло штормом захлестнувших эмоций, слезы быстро полились ручьем, а потом остановились, когда его руки сжались на ней. Алкид прижимал ее к себе так сильно, что ей было сложно дышать.