Бурят
Шрифт:
— И какое же?
— По завершении этой войны Советская Россия передает в состав Забайкальской республики Белостокский уезд.
— Это почему?
— Потому что я так хочу. Потому что в Белостоке дом моих предков стоит. Потому что при этом условии мои войска остановят поляков на границах уезда и не пустят дальше.
— Я не уверен, что Владимир Ильич…
— Чтобы добавить вам уверенности, передайте Владимиру Ильичу, что я Белостокский уезд заберу в любом случае. Заберу его у поляков или у Советской России, и вы увидите, что сил у меня для этого достаточно.
— Давайте об этом поговорим позже.
— Давайте, я готов это обсудить и после ужина.
— Я имел в виду…
— Я имею в виду после сегодняшнего ужина. Мне не позднее
— Вы считаете Гиттиса опытным? Да он отступил перед поляками разве что не бегом!
— Он уступил территорию, но сохранил армию, которая чуть позже территорию забрала обратно. А ваш этот… как его… Тухачевский забрал территорию, причем не нужную России территорию — и потерял армию, поэтому вскоре вы останетесь и без армии, и без территории. Ну, если мы все же не поможем… Вы готовы продолжить обсуждение после ужина? Тогда я откланиваюсь… до завтра.
Положение на фронте было настолько паршивым, что утром Лев Борисович положил на стол перед Николаем Павловичем подписанный Лениным «Договор о передаче в юрисдикцию Забайкальской республики Белостокского уезда». А перед обедом в консульство Республики (созданное по согласованию со Сталиным в Москве) «сопровождающие его лица» привели выдающегося специалиста по железным дорогам Юрия Владимировича Ломоносова. Николай Павлович за обедом с большим удовольствием пообщался со столь известным специалистом, выслушал его рассказ о трудностях управления разоренными железными дорогами и методах борьбы с саботажем. А затем приказал «сопровождающим лицам» тушку специалиста закопать где-нибудь в тихом месте Подмосковья…
Присутствовавший при разговоре Николай Андреевич Малинин поинтересовался:
— А за что конкретно вы его так? То есть я понимаю, что тварь он та еще…
— А вот за то, что он тварь. И вор. Я пока до главного вора добраться не могу, руки коротки — но расчистить вокруг него площадку для дальнейшей работы было бы крайне неплохо. Так почему бы не начать с этого мерзавца?
— А кто следующий?
— Следующих много, так что до кого первого доберемся. Есть у меня определенные мысли по этому поводу, а ваши люди мне эти мысли помогут сделать реальностью. Когда приходит первый воинский эшелон?
— В Москву послезавтра три приходят, а вот дальше когда уйдут…
— Полковника Никитина позовите…
Полковником Николай Николаевич Никитин стал еще во время войны. То есть во время Великой войны, где как раз в Польше и воевал. И воевал неплохо, о чем говорили четыре ордена (две «Анны», «Станислав» и «Владимир») и Святой Георгий. После революции долго не примыкал ни к красным, ни к белым, и вообще старался держаться от «политики» подальше. Настолько подальше, что когда его — проживающего с семьей в Томске – мобилизовал Колчак, то он — вместе переданным под его командование батальоном (что он счел вообще-то оскорблением) — просто «передислоцировался» в Читу и в гражданской войне вообще участия не принимал.
Но когда уже Председатель правительства Забайкальской республики бросил клич «Все на защиту России от ляхов», он вызвался одним из первых. Все же мнение Николая Николаевича о поляках было, мягко говоря, абсолютно нецензурным: в пятнадцатом он — во главе единственной роты — после приказа об отступлении двое суток удерживал рубеж чтобы обеспечить эвакуацию госпиталя, а когда позицию оставил, то узнал, что весь госпиталь, включая раненых, врачей и сестер милосердия, вырезали местные поляки…
Тогда Николай Николаевич поклялся «вернуться и отомстить», но вот раньше вернуться как-то не получалось. Зато теперь появился шанс клятву исполнить. Причем
Двадцатого августа поляки объявили о взятии Бреста и подошли к Белостоку. Правда, штурмовать Белосток они пока не начали, поэтому уже двадцать первого три полка Забайкальской армии вошли в город и начали обживать его окрестности. Полковник Никитин в тот же день исполнил первый приказ Николая Павловича, но на это в городе почти никто даже внимания не обратил. Не до того было.
На следующее утро поляки начали штурм, и Николай Николаевич с удовлетворением подумал, что от китайцев они отличаются разве что формой: кавалерийская атака на укрепленные (по возможности) пулеметные позиции обычно к серьезным успехам не приводит. Но больше всего полякам досаждали не пулеметы, а простые винтовки. Причем винтовки довольно паршивые, единственным достоинством которых была высокая дальность прицельной стрельбы. Николай Николаевич через «американских друзей» все же закупил для своей армии Росс МК-III в количестве тысячи двухсот штук, так что в каждом взводе их было по меньшей мере две. И были солдаты, из них довольно метко стреляющие, так что польских офицеров забайкальцы выкашивали еще «на дальних подступах». Артиллерийская поддержка наступления у поляков тоже не задалась: в большинстве случаев батарейную прислугу русские снайперы вполне могли достать, а если пушки откатывались подальше, то откуда-то выныривали «малые диверсионные отряды» — и пушки внезапно начинали палить «по своим».
Не сказать, что все это нанесло полькой армии огромный урон, но поляки остановились. И задумались…
А пока они думали, на русской стороне фронта нарыли еще окопов, блиндажей понаставили. Разместили еще три подошедших полка забайкальцев и, послав в совершенно нецензурной форме командующего Западного фронта, посадили в окопы и почти пять тысяч красноармейцев, командовать которыми было поручено уже Владимиру Михайловичу Гиттису. Понятно, что он командовал не в одиночку, так как Каменев все же «проникся» и позволил ему взять с собой «для согласования» и два десятка других «краскомов». И здесь польское наступление остановилось.
А южнее уже десять полков забайкальцев объяснили полякам, что Брест — это исконно русский город. То есть город они брать не стали, а просто окружили, перерезав все линии снабжения — ровно так же, как это проделывали «красные партизаны» в Забайкалье. Поляки попытались прорвать эту блокаду, чем воспользовался командующий Юго-Западным фронтом Егоров, который (при некоторой помощи еще трех забайкальских полков) взял Львов.
Британцы, почувствовав, что ситуация снова меняется явно не в пользу поляков, опять предложили учинить мирные переговоры — и советское правительство под скрежет зубовный это предложение приняло. Сначала было объявлено «временное перемирие», прекратившее стрельбу двадцать пятого августа, а сами переговоры — после примерно недельного согласования различных вариантов — состоялись в Риге. И седьмого сентября был подписан мирный договор. В котором граница между странами проходила в основном по «линии Керзона» — за исключением Белостокского уезда и Львовской губернии, стороны поклялись больше «не нападать друг на друга» и «поощрять взаимную торговлю». Кое-кто в Москве таким результатом был очень сильно недоволен, а кое-кто — еще сильнее недоволен тем, что произошло в процессе остановки польского наступления.