Буржуа

Зомбарт Вернер

Если богатство во все времена рассматривалось схоластиками как угодное богу состояние, то их отношение к проблеме обогащения не всегда было одинаковым. Здесь св. Фома был представителем принципиально статической точки зрения, как я ее назвал, — той точки зрения покоящегося состояния общества, которая свойственна всему существу докапиталистической эпохи. Всякий стоит на своем месте и остается на нем всю свою жизнь: у него определенная профессия, определенное сословное положение, определенное пропитание, отвечающее его сословному положению: «содержание сообразно состоянию». Всякие изменения, всякое развитие, всякий «прогресс» суть внутренние процессы и касаются отношений отдельного человека к богу. Отсюда и мера богатства (mensura divitae), которым мог каждый располагать, была также установлена раз и навсегда: prout sunt necessariae ad vitam hominis secundum suam conditionem (он был в той мере богат, как это соответствовало его состоянию).

Подобная точка зрения не могла удержаться в революционных XIV и XV столетиях. Она ежеминутно ставила перед духовными отцами труднейшие проблемы, ибо, проведенная в точности, она приводит к такому окончательному выводу: никто не может своим трудом достичь более высокого общественного положения, никто не может нажить богатства, которое дало бы ему возможность покрыть издержки возросшего соответственно его состоянию содержания.

Rusticus должен был, следовательно, всегда оставаться rusticus'ом, artifex — artifex'ом, civis — civis'ом¹⁰², никто не имел права купить сельское имение и т. д.; «quae sunt manifeste absurda», что было бы очевидной бессмыслицей, как возражает кардинал Кайетан в своем комментарии против защищаемой, по-видимому, св. Фомой точки зрения. Очевидно, полагает он, для всякого должна быть возможность подняться выше своим трудом, следовательно, также и разбогатеть. И он обосновывает эту возможность следующим образом: если кто-нибудь обладает выдающимися качествами (добродетелями), которые делают его способным перерасти свое сословное положение, то он должен иметь и право добывать к этому средства, соответствующие более высокому состоянию: его стремление к наживе, его большее богатство остаются тогда все еще в границах его природы; высшее сословное положение отвечает его одаренности; его стремление перерасти свое общественное положение должно быть оцениваемо сообразно размеру его одаренности: «mensuratur quippe horum appetitus ascendendi penes quantitatem suae yirtutis». Этим истолкованием правила св. Фомы был, таким образом, освобожден путь капиталистическим предпринимателям для их восхождения. Те люди, «которые выделяются из массы благодаря особым дарам», которым «по праву подобает господство над другими, хотя они и не господа», — те люди, ум которых направлен на коммерцию и другие великие дела, как это обозначает Антонин: «intenti ad mercationes et alia magna Opera», они могли теперь с полной апробацией со стороны церковных инстанций стремиться к своей наживе, могли накоплять капиталы, сколько хотели: они оставались теперь безнаказанными (306).

«Сколько хотели», причем само собой разумеется, что их стремление к наживе: 1) осуществляется в границах разума и 2) не нарушает заповедей нравственности в выборе средств. Неразумно и поэтому заслуживает наказания поведение того, который стремится к наживе из-за наживы, накопляет богатства из-за богатства, стремится вверх из-за самого возвышения. Такое поведение бессмысленно, ибо не имеет границ (307). В такой же мере заслуживает наказания тот, кто в своей наживе соображения морали и общественного долга ставит на задний план, кто не слышит более голоса своей совести, но из-за коммерческой наживы вредит делу спасения своей души (308). Итак, как я это уже указывал, безграничное и беззастенчивое стремление к наживе осуждается всеми католическими моралистами вплоть до новейшего времени. Они представляют тем самым ту точку зрения, которая жива, как мы видели, еще в «буржуа старого стиля», которая, следовательно, господствовала до конца ранне-капиталистической эпохи, но которая отнюдь не исключала доброй и радостной наживы. Церковно-нравственное учение хотело влиять не столько на размер наживы, сколько на умонаправление капиталистического предпринимателя. Чему оно хотело воспрепятствовать и несомненно помогло ставить препятствия — это перевертыванию всех жизненных ценностей, как оно совершилось только в нашу эпоху.

Как основной тон во всех замечаниях итальянских позднейших схоластиков об экономических явлениях звучит сердечное и полное понимание участия к «подъему», который в их время и в их стране переживала хозяйственная жизнь; мы должны, следовательно, в нашей терминологии сказать: они безусловно симпатизировали капитализму. И эта симпатия является, очевидно, одним из оснований, почему они с таким упорством держались за каноническое учение о ростовщичестве. «Запрет роста» означает в устах католического моралиста XV и XVI столетий в профессионально-технической терминологии: «не должно препятствовать деньгам обращаться в капитал».

Это воззрение, что «запрет роста» заключал в себе сильнейшее побуждение к развитию капиталистического духа, представляется на первый взгляд парадоксальным. И все же оно само собой вытекает из мало-мальски внимательного изучения источников, так что я, откровенно признаться, не совсем понимаю, почему еще никто не усмотрел этих соотношений. Может быть, это происходит оттого, что большею частью этими источниками пользовались только неэкономисты, от которых ускользала та шкала понятий, которой мы должны удивляться у Антонина или у Бернарда? Франц Келлер, который вполне обладал бы способностью правильно оценить положение вещей, как раз этой части проблемы — правда, пожалуй, наиболее важной — совершенно не коснулся.

Усе. Фомы понятие капитала находится еще in statu nascendi¹⁰³. Но и он уже все-таки отличает — хотя еще и по формальным в основе признакам — простую ссуду от помещения капитала и объявляет наживу от первой недопустимой, а от второго — дозволительной (309).

Напротив, у Антонина Флорентийского и у Бернарда Сиенского понятие капитала развито до полной ясности и обозначается словом «капитал». Тому, что они умели сказать о нем, экономическая наука снова научилась только с Марксом. Так, Антонин развивает — что, собственно, не относится к занимающей нас здесь проблеме — с полным знанием дела положение о значении быстроты оборота капитала для повышения прибыли (310).

Нас здесь интересует следующее: помещение капитала (ratio capitalis) и денежная ссуда (ratio mutui) ставятся в резкую и принципиальную противоположность друг к другу (311). В форме ссуды деньги не приносят плодов, в качестве капитала они плодотворны: «они не только обладают, как таковые, характером денег или вещи, но еще сверх того имеют творческую способность, которую мы и обозначаем как капитал» (312).

Церковные авторитеты и выражают теперь свое отношение к вопросу извлечения прибыли в следующей простой формуле.

Простой ссудный процент во всяком виде запрещен; прибыль на капитал во всяком виде дозволена: вытекает ли она из торговых дел или из ссудного «закладного» предприятия: dans pecuniam artifici ad materias emendas et ex artificiata taciendum (313), или она извлекается из транспортного страхования (314), или путем участия в предприятии: malo societatio (315); или как-нибудь еще (316).

Одно лишь ограничение ставится: капиталист должен непосредственно — в прибыли и убытке — участвовать в предприятии. Если он держится на заднем плане, если ему не хватает отваги, «предпринимательского духа», если он не хочет рисковать своими деньгами, тогда он не должен и получать прибыли. Следовательно, и тогда, когда кто-либо дает ссуду за твердый процент на производительные цели, но не несет и эвентуального убытка, рост является недозволительным. Отсюда видно, что попытки некоторых противопоставить производительный кредит потребительному (дозволенность роста в последнем, запрещенность в первом) не отвечают духу схоластического учения о прибыли.

Акционерное общество не могло бы, значит, выпускать облигации; банковый депозит — не должен оплачиваться процентами (317); ссуда ремесленнику, капитальная сумма который по договору обеспечена от риска, недозволительна (318); договор товарищества дозволен лишь тогда, если все socii участвуют также и в убытке (319).

У этих благочестивых мужей видно, как им бы всячески хотелось возбудить предприимчивость; дозволением прибыли они хотят вознаградить «industria»: она — источник прибыли на капитал. Деньги одни, понятно, бесплодны, но «industria», предпринимательский дух, оплодотворяет их, и они приносят тогда правомерную прибыль (320).

Мы знаем, что схоластики ничто так не осуждают, как бездеятельность. Это с ясностью проявляется и в их учении о прибыли и росте: тот, кто только отдает деньги в ссуду в рост, не действуя сам в качестве предпринимателя, ленив, он и не должен получать награды в виде процента. Поэтому запрещен, как мы видели, рост и на такую ссуду, которая употребляется на производительные цели, если производительную деятельность осуществляют другие. Очень характерно одно место у Антонина, где он указывает на то, что нобили, которые не хотят работать, дают свои деньги в дело другим, не желая участвовать хотя бы только в риске: процент, который им платят, недозволителен (321). Но в особенности ненавистным для позднейших схоластиков является поэтому профессиональное ростовщичество, смертный враг всякого капиталистического предпринимательского духа. Один из тягчайших грехов — это «скупость», avaritia, которая не только не тождественная с нормальным стремлением к наживе, но и представляет прямую ему противоположность. Скупой, avarus, — это ростовщик, образ которого Антонин с удивительной картинностью вызывает перед нашими глазами: как он сидит, скорчившись над своими сокровищами, дрожит в страхе перед ворами, вечером пересчитывает свои червонцы, ночью видит страшные сны, а днем только выходит на добычу, стремясь залучить кого-нибудь в свои сети. (Мы должны всегда иметь в виду огромную роль, которую ростовщичество в виде потребительного кредита должно было играть в то время при ликвидации феодального общества.)