Буржуазный век
Шрифт:
"Молодые супруги едва ли являются назидательным примером для взрослых братьев и сестер, спящих с ними в одной комнате. И хотя отдельные примеры и не подлежат регистрации, у нас есть достаточно данных утверждать, что великое горе, а часто и смерть становятся неизбежной долей участниц в преступлении кровосмешения".
В Испании это преступление и теперь еще не редкость среди низших слоев пролетариата. В своей уже цитированной нами книге де Кирос пишет:
"Мужчины и женщины спят в той же постели, подобно тому как они едят из одной миски. И вот однажды ночью мужчина, подчиняясь инстинкту или находясь в состоянии полуопьянения, видит себя в объятиях дочери, сестры или соседки, когда приходит в себя. Иногда вы наталкиваетесь на сожительство трех или четырех лиц, жены с мужем и любовником или мужа с женой и любовницей.
Есть целый ряд документов, свидетельствующих об опасности, грозящей нравственности детей на разных производствах.
В Англии всегда особенно подчеркивают опасность в этом смысле быта кирпичников. В подробном докладе парламентской следственной комиссии 1866 г. говорится:
"Ребенку невозможно пройти чистилище кирпичного завода без величайшего ущерба для его нравственности. Циничная речь, которую он слышит с малых лет, грязные, бесстыдные и непристойные привычки, среди которых он вырастает, одичалый и невежественный, – все это делает его на всю жизнь негодным, испорченным и распущенным. Страшным источником деморализации является и жилище. Каждый moulder (сведущий в своем деле рабочий, стоящий во главе целой группы) предоставляет в своей хате, или cottage, квартиру и стол семи помощникам. Все принадлежащие и не принадлежащие к его семье – мужчины, мальчики, девушки – спят в одной избе. Она состоит обычно из двух, лишь изредка из трех комнат, расположенных в первом этаже, почти без всякой вентиляции. Тела так истощены дневной работой, что никому не приходит в голову соблюдать условия гигиены, опрятность и приличия. Многие из этих коттеджей – образцы беспорядка, грязи и пыли..."
Величайшее зло системы, пользующейся трудом молодых девушек, в том, что она приковывает их обычно с ранних лет и на всю жизнь к самой отъявленной черни. Девушки становятся грубыми, злоязычными парнями, прежде чем природа сумеет научить их, что они женщины. Одетые в жалкие, грязные лохмотья, с обнаженными выше колен ногами, с волосами и лицом, испачканными грязью, они привыкают относиться с презрением к чувствам скромности и стыда. Во время обеденного отдыха они растягиваются в поле или смотрят, как мальчики купаются в соседнем канале. Окончив свой нелегкий дневной труд, они переодеваются и идут с мужчинами в пивную...
Самое худшее, однако, то, что сами кирпичники давно махнули на себя рукой. "Вы с таким же успехом исправите дьявола, как и рабочего, занятого на кирпичном заводе", – заметил один из рабочих соусолдфилдскому каплану.
Когда вы читаете подобные сообщения, – мы привели только некоторые характерные среди сотни других! – вы склонны прийти к тому заключению, что половая нравственность не может опуститься ниже. И все-таки возможен и в этой области еще рекорд, и этот рекорд опять-таки побили аграрные условия. Среди английских сельских рабочих держалась вплоть до 70-х гг. XIX в. поговорка: "Большинство девушек не помнит, были ли они когда-нибудь невинны".
Вышедший из деревни полицейский чиновник, много лет исполнявший обязанности сыщика в худших кварталах Лондона, так характеризует девушек родного села:
"За всю свою жизнь полицейского в худших кварталах Лондона я нигде не видел такой грубой безнравственности в таком нежном возрасте, такую дерзость и такое бесстыдство. Они живут, как свиньи. Парни и девки, отцы и матери – все спят вместе вперемешку".
Так называемая английская "артельная система" возводила возможность безудержного разврата в целую сельскохозяйственную организацию. Вот как описывают эту систему:
"Артель состоит из десяти, иногда сорока и пятидесяти лиц: женщин, молодых людей обоего пола (от 13 до 18 лет) – мальчики, впрочем, после 13 лет обычно уходят – и детей обоего пола (от 6 до 13 лет). Во главе стоит мастер, обыкновенный сельский рабочий, обычно негодяй, распутник и пьяница, но не лишенный предприимчивости и некоторой savoir-faire (сметливости. – Ред.). Он и нанимает артель, работающую под его руководством, а не под начальством арендатора. У последнего он находится на сдельной оплате, и его заработок, обычно немногим превышающий заработок рядового
"Теневые стороны" системы – переутомление детей и молодежи, огромные перевалы, которые им приходится делать ежедневно на пути к поместьям, отстоящим на пять, шесть, а иногда и семь миль, наконец, деморализация артели. Хотя мастер, или, как его называют в некоторых местах, "погонщик", the driver, вооружен длинной палкой, он пускает ее в ход очень редко, и жалобы на жестокое обращение – исключение. Он демократический император или нечто вроде Крысолова из Гаммельна. Он нуждается в популярности среди своих подданных и привлекает их к себе процветающим под его эгидой цыганским образом жизни. Грубая разнузданность, веселая шумливость и циничная дерзость окрыляют артель. Обычно мастер расплачивается в кабаке, из которого возвращается домой шатаясь, поддерживаемый коренастой бабой, во главе шествия, которое замыкают дети и молодежь, беснуясь, распевая насмешливые и скабрезные песни. На обратном пути происходит то, что Фурье назвал "фанерогамией" (явный, открытый брак. – Ред.). Нередко, что тринадцати- и четырнадцатилетние девочки становятся беременными от своих сверстников.
Деревни, поставляющие членов артели, превращаются в Содом и Гоморру (половина девушек из Бедфорда погублена такими артелями), и в них число незаконных рождений превышает вдвое число незаконных рождений во всем королевстве. Уже выше было указано, какова нравственность этих девушек, когда они выходят замуж. Дети их, если только они не устраняют их путем опия, становятся уже от рождения рекрутами артели".
Не нужно быть специалистом в этом вопросе, чтобы знать, что подобные деревенские нравы – не "дела давно минувших дней" и что они повторяются и в других странах. Среди польских и галицийских батраков, наводняющих ежегодно Германию во время жатвы, царят приблизительно такие же нравы, как и в английской артели. Незамужние женщины, стоящие в рядах этих рабочих колонн, возвращаются обыкновенно домой беременными, часто не зная в точности, кто отец будущего ребенка, так как они должны были отдаваться многим мужчинам отряда, если только не всем. Не лучше и положение туземных батрачек. Часто они становятся дичью, за которой свободно может охотиться любой батрак, свой и пришлый. Впрочем, уже в первом томе мы привели соответствующие доказательства...
Более низкого уровня нравов, чем только что освещенный, никогда не существовало в истории именно потому, что все, здесь приведенное, – не индивидуальное, а массовое явление в эпоху господства буржуазии.
Так низко нигде и никогда не падала "любовь".
Зиявшее между идеей и действительностью во всех областях общественной и частной жизни страшное противоречие нуждалось, естественно, в каком-нибудь коррективе. Речь шла не об отречении от идеала, ибо о первом буржуазия не думала, а второго не хотела. От идеала отказаться она не хотела, а отказаться от действительности она не могла, по крайней мере постольку, поскольку сама в ней участвовала. Ибо действительность, кульминировавшая в столь для нее выгодном распределении имущественных отношений, и обусловленные им возможности безудержного наслаждения жизнью казались ей гораздо заманчивее призывов высокого идеала, осенявшего когда-то первые шаги ее господства.
Необходимым коррективом служила, следовательно, сознательная маскировка существовавшей пропасти. Если в области политики подобным коррективом служит мнимый конституционализм, то в области половых отношений было выдвинуто демонстративное нравственное лицемерие. "Грех" изгнали с улицы за запертые двери. Там он мог делать что угодно, самая же дверь получила нравственную окраску. Все стали наружно нравственными. Но это еще не все. Не только старались сохранить видимость, ее, кроме того, еще подчеркивали, осуждая публично в самых резких словах все то, чем тайком тем усерднее забавлялись и наслаждались. Категорическим нравственным законом буржуазного общества была провозглашена мораль фигового листка, осуждающая не самый разврат, а только его публичность.