Бувар и Пекюше
Шрифт:
Сохранились некоторые его изречения.
По адресу одной депутации из Бордо: «Пребывание среди вас служит мне утешением в том, что я не нахожусь в Бордо».
По адресу протестантов из Нима: «Я добрый католик, но никогда не забуду, что знаменитейший из предков моих был протестантом».
По адресу воспитанников Сен-Сира, когда все было потеряно: «Все хорошо, друзья мои! Добрые вести!
После отречения Карла X: «Если я им не нужен, пусть устраиваются сами».
А в 1814 году по всякому поводу, в каждой деревушке: «Нет больше войны, нет наборов, нет косвенных налогов».
Стиль у него стоял на уровне красноречия. Его прокламации — верх совершенства.
Первая, от имени графа д'Артуа, начиналась так: «Французы, брат вашего короля прибыл!»
Следующая, от имени герцога: «Я прибыл. Я сын ваших королей! Вы французы!»
Приказ, отданный в Байонне: «Солдаты! Я прибыл».
Другой, во время полного разгрома: «Продолжайте с доблестью, достойною французского солдата, вести начатую вами борьбу. Франция ждет ее от вас!»
Последняя, в Рамбулье: «Король вступил в соглашение с правительством, образовавшимся в Париже, и, судя по всему, соглашение это должно с минуты на минуту состояться».
«Судя по всему» было великолепно.
— Одно меня беспокоит, — сказал Бувар, — то, что нигде не упоминается об его сердечных делах.
И они пометили на полях: «Обследовать любовные похождения герцога».
Когда они уже собирались уходить, библиотекарь вспомнил еще об одном портрете герцога Ангулемского.
На нем он представлен был в профиль, в форме кирасирского полковника, глаз был еще меньше, рот раскрыт, волосы гладкие, развевающиеся.
Как примирить эти два портрета? Гладкие были у него волосы или вьющиеся, если только он не доводил своего кокетства до того, что завивался?
Пекюше полагал, что это важный вопрос, ибо волосы свидетельствуют о темпераменте, а темперамент — о характере.
Бувар считал, что ничего не знаешь о человеке, покуда неизвестны его страсти; и чтобы выяснить эти два вопроса, они отправились в замок Фавержа. Графа не было дома, это задерживало их работу. Они вернулись раздосадованные.
Входная дверь была настежь раскрыта, в кухне — никого. Они поднялись по лестнице и посреди комнаты Бувара увидели — кого же? — г-жу Борден, смотревшую по сторонам.
— Простите, — сказала она, стараясь улыбнуться, — я уже целый час ищу вашу кухарку. Мне надо с нею поговорить о варенье.
Жермену они нашли в дровяном сарае на стуле: она спала глубоким сном.
— Что еще? Опять вы меня будете донимать своими вопросами!
Ясно было, что в их отсутствие г-жа Борден расспрашивала ее.
Жермена вышла из оцепенения и заявила, что у нее расстройство желудка.
— Я остаюсь и буду за вами ухаживать, — сказала вдова.
Тут они заметили во дворе большой чепчик с колыхавшимися кружевами. То была фермерша, г-жа Кастильон. Она кричала:
— Горжю! Горжю!
А с чердака молоденькая их служанка ответила громко:
— Его нет дома!
Через пять минут она сошла вниз, взволнованная, с красными щеками. Бувар и Пекюше упрекнули ее в медлительности. Она безропотно расстегнула им гетры.
Затем они пошли взглянуть на баул.
Отдельные его части разбросаны были по пекарне; резьба — повреждена, створки — сломаны.
При этом зрелище, при этом новом разочаровании Бувар сдержал слезы, а Пекюше бросило в дрожь.
Горжю, появившийся почти тотчас же, объяснил дело так: он вынес баул во двор, чтобы покрыть его лаком, а заблудшая корова его опрокинула.
— Чья корова? — спросил Пекюше.
— Не знаю.
— А, у вас опять ворота настежь! Это ваша вина!
Впрочем, они ставят на этом крест: слишком долго водит он их за нос, и не хотят они больше видеть ни его самого, ни его работы.
Напрасно. Беда не так велика. И трех недель не пройдет, как все будет готово. И Горжю проводил их до кухни, куда приплелась Жермена стряпать обед.
Они заметили на столе бутылку кальвадоса, на три четверти пустую.
— Наверное, это вы! — обратился Пекюше к Горжю.
— Я? Боже упаси!
Бувар возразил:
— Вы были единственный мужчина в доме.
— Ну, а женщины-то что? — ответил мастеровой, искоса взглянув на Жермену.
Та его перебила:
— Скажите уж прямо, что это я!
— Конечно, вы!
— Может быть, я и комод разбила?
Горжю сделал пируэт.
— Разве вы не видите, что она пьяна!
Тут началась между ними бурная перебранка. Он был бледен, насмешлив, а она раскраснелась и вырывала клочья седых волос из-под своего ситцевого чепчика. Г-жа Борден защищала Жермену, Мели — Горжю.
Старуха вышла из себя.
— Разве не мерзость, что вы вместе целые дни проводите в роще, не считая ночей! Ах ты, парижское отродье, сердцеед! Приходит к нашим хозяевам и рассказывает им басни!
Зрачки у Бувара расширились.
— Какие басни?
— Я говорю, что над вами потешаются.
— Я не позволю над собой потешаться! — воскликнул Пекюше.
И возмущенный ее дерзостью, выведенный из себя неприятностями, он выгнал ее. Пусть убирается. Бувар не возражал против такого решения, и они ушли, оставив в кухне рыдавшую Жермену и старавшуюся ее утешить г-жу Борден.