Бувар и Пекюше
Шрифт:
— Мы вышли из возраста, когда делают глупости, не правда ли, г-н Бувар?
— Хе, хе, я этого не скажу про себя.
И предложив ей руку, он повел ее в другую комнату.
— Осторожно, здесь ступеньки. Вот так. Теперь взгляните на оконницу.
На ней можно было рассмотреть алый плащ и два крыла у ангела. Все остальное терялось под слоем свинца, скреплявшего многочисленные трещины на стекле. Вечерело, тени удлинились, г-жа Борден сделалась чинной.
Бувар вышел и вернулся закутанный в шерстяное одеяло, затем опустился на колени перед налоем, раздвинул локти, закрыл
— Разве не похож я на средневекового монаха?
Затем он поднял голову, взор у него затуманился, и лицо приняло мистическое выражение. В коридоре раздался торжественный голос Пекюше:
— Не бойся, это я.
И он вошел с каской на голове: это был железный горшок с остроконечными ушками.
Бувар был все еще коленопреклонен. Оба гостя продолжали стоять. Минута прошла в оцепенении.
Пекюше показалось, что г-жа Борден недостаточно очарована. Он спросил, все ли она видела.
— Кажется, все.
Показав на стену, он сказал еще:
— Виноват, здесь у нас будет вещь, которая в настоящее время реставрируется.
Вдова и Мареско удалились.
Оба друга придумали игру в соревнование. Они порознь совершали экскурсии, и один старался перещеголять другого в приобретениях. Пекюше только что раздобыл каску.
Бувар поздравил его с нею и выслушал похвалу за одеяло, которое Мели, при помощи шнурков, превратила в монашеское облачение. Они его надевали поочередно, когда принимали гостей.
У них побывали Жирбаль, Фуро, капитан Герто, затем особы менее видные: Ланглуа, Бельжамб, фермеры и даже соседские служанки. И каждый раз друзья повторяли свои объяснения, показывали место, где поставлен будет баул, напускали на себя скромность, просили не пенять на загроможденность помещения.
Пекюше в такие дни носил феску зуава, купленную им когда-то в Париже, считая ее более соответствующей художественной обстановке. В определенный момент он надевал каску и сдвигал ее на затылок, чтобы открыть лицо. Бувар не забывал манипуляций с алебардой; под конец они спрашивали друг друга глазами, достоин ли посетитель того, чтобы ему показали «средневекового монаха».
Какое они почувствовали волнение, когда перед их воротами остановилась коляска г-на де Фавержа! Ему нужно было сказать им только два слова, а именно:
Гюрель, его поверенный в делах, сообщил ему, что, повсюду разыскивая документы, они купили старые бумаги на ферме Обри.
— Совершенно верно.
Не нашли ли они писем гостившего в Обри барона де Гонневаля, бывшего адъютанта герцога Ангулемского? Некоторые лица хотели бы иметь эту корреспонденцию по семейным соображениям.
Ее у них не было, но они располагали вещью, которая его заинтересовала бы, если бы он соблаговолил последовать за ними в библиотеку.
Ни разу еще не скрипели в коридоре такие лакированные сапоги. Граф споткнулся о саркофаг, чуть было не растоптал несколько черепиц, обошел кресло, спустился по двум ступенькам. Войдя во вторую комнату, они ему показали под балдахином, перед св. Петром, горшок для масла, изготовленный в Нороне.
Бувар и Пекюше полагали,
Граф из вежливости осмотрел их музей. Он повторял: «Мило! Очень хорошо!», все время похлопывая себя по губам набалдашником трости, и, со своей стороны, поблагодарил их за то, что они спасли от гибели эти обломки средневековья, эпохи, когда процветали религиозная вера и рыцарская самоотверженность. Он любил прогресс и предался бы, как и они, этим интересным занятиям, но политика, государственный совет, сельское хозяйство — настоящий водоворот — поглощали его.
— Впрочем, после вас останутся только объедки, ибо скоро вы захватите в свои руки все достопримечательности департамента.
— Без похвальбы, мы на это надеемся, — сказал Пекюше.
Тем не менее кое-что можно еще открыть в Шавиньоле, например: в углу кладбищенской стены с незапамятных времен лежит кропильница, зарытая в землю.
Они были весьма обрадованы этим сообщением, затем обменялись взглядом, означавшим: «Стоит ли?», но граф уже открыл дверь.
Мели, прятавшаяся за нею, вдруг убежала.
Проходя по двору, г-н де Фаверж заметил Горжю. Тот курил трубку, скрестив руки.
— У вас служит этот малый? Гм! В дни волнений я бы на него не положился.
И гость сел в свой кабриолет.
Отчего служанка испугалась его?
Расспросив ее, они узнали, что она служила у него на ферме. Это была та самая девочка, которая при первом их посещении два года тому назад давала пить жнецам.
Ее взяли прислуживать в замке и рассчитали «вследствие ложных доносов».
Что до Горжю, то в чем его можно упрекнуть? Он был очень ловок и относился к ним с чрезвычайным уважением.
На следующий день они чуть свет отправились на кладбище.
Бувар начал палкою исследовать указанное место. Зазвучало твердое тело. Они вырвали немного сорной травы и обнаружили каменную чашу, купель для крещения, в которой росли растения.
Однако нет такого обыкновения — зарывать в землю купели вне церковных стен.
Пекюше зарисовал ее, Бувар — описал, и все это они послали Ларсонеру.
Ответ от него пришел немедленно:
«Победа, дорогие собратья! Это бесспорно друидическая чаша!»
Во всяком случае он призывал их к осторожности. Топорик был сомнителен, и, как в своих, так и в их интересах, он указывал им ряд сочинений, в которых надлежало справиться.
В post-scriptum'e Ларсонер признавался им в желании взглянуть на чашу, и притом в ближайшие дни, в связи с путешествием по Бретани.
Тогда Бувар и Пекюше погрузились в кельтскую археологию.
Согласно этой науке древние галлы, предки французов, поклонялись Кирку и Крону, Таранису Эзусу, Неталемнии, небу и земле, ветру, водам, и превыше всего — великому Тевтатесу, являвшемуся Сатурном для язычников, ибо Сатурн, когда он царствовал в Финикии, взял в жены нимфу по имени Анобрет, от которой имел сына Иеуда; у Анобрет же есть сходство с Саррой: Иеуд был принесен в жертву (или был к тому близок) подобно Исааку; таким образом, Сатурн — это Авраам, а отсюда следует, что религия галлов имеет общее происхождение с иудейской.