Буйная Кура
Шрифт:
На другой день следов стало еще меньше. На шестой день их нельзя было различить. На седьмой день Пакизе встала рано утром, быстро оделась, взяла кувшин и пошла за водой. Не доходя до проруби, она встретила Салатын. Над обрывом Пакизе отстала и начала искать заветные следы.
– Чтоб у вас глаза повытекли!
– Что случилось?
– спросила Салатын.
– Следы совсем затоптали.
– Какие следы?
– От калош.
– Каких еще калош?
– Ашрафа.
– Калош? Ашрафа?
Салатын удивилась, а Пякизе поняла, что выдала себя, свою
– Мне очень нравятся следы от калош, - сказала Пакизе.
– Такие красивые узоры, не то что от обыкновенных сапог.
Салатын промолчала. Девушки наполнили кувшины и молча пошли по домам.
6
Как бы ни зла была Зарнигяр-ханум на своего мужа, как бы ни презирала его за нанесенную ей обиду, забыть его она не могла. Каждый день плакала, уединившись где-нибудь в укромном уголке, ночами лежала горячая, без слез, но и без сна, думала о своей испорченной жизни и о его испорченной жизни. Она чувствовала, что и ему тяжко теперь жить на свете. Судьба повернулась к нему неудачами, горечью, теми же слезами, хотя он, быть может, и не плачет. Не тот человек Джахандар-ага. Однако и время его уходит и силы уходят, и ничто так не обессиливает человека, как горькое горе. Уход Шамхала, внезапная гибель сестры надломили и такой дуб, как Джахандар-ага.
Зарнигяр-ханум испытывала непреодолимое желание хоть издали поглядеть на мужа. Она и боялась своих чувств, затаившихся где-то очень глубоко в ней, и не могла с ними справиться. Иногда она, как наяву, слышала запах его одежды, его самого, слышала его голос, ночью вздрагивала от прикосновения рук, хотя некому было к ней прикоснуться. В такие минуты ей хотелось вскочить и бежать к себе домой. Ей неплохо было у сына, но тоска по мужу не давала покоя.
Когда приехал на каникулы Ашраф, и совсем все запуталось. Бедный мальчик разрывался между отцом и матерью. Зарнигяр понимала, что сын не должен из-за нее лишаться отца, и хотела тотчас же вернуться в свой прежний дом. Материнское чувство и здравый смысл брали верх над оскорбленными женскими чувствами.
"Хорошо, я ушла из дому, - рассуждала Зарнигяр-ханум - Но кому же от этого плохо? Может быть ей, новой жене? Может быть, ему? Но им еще лучше от этого: никто не путается под ногами и не болтается на глазах. Я столько труда положила, чтобы свить гнездо, а эта сучка пришла на все готовое. Господи! Жестоко ты отнесся ко мне. Нет, пожалуй, надо вернуться. Ведь муж не выгонял меня, я ушла сама. Вернусь и соберу вокруг себя всех своих детей. Но только вот как мне жить под одной крышей с этой бесстыдницей, как находиться в доме, зная, что за тонкой стеной они наслаждаются в объятиях друг друга?!"
Ашраф ни о чем не расспрашивал, но, как видно, понимал, что творится в сердце матери. И он тоже, как и Шамхал, был недоволен поступком отца.
– Мама, отчего умерла тетя Шахнияр?
Мать вздрогнула и не нашлась что ответить. Перед ее глазами ожил тот страшный день. Она вспомнила, как Джахандар-ага прислал за ней человека и как доверил обмыть тело своей сестры. Зарнигяр-ханум увидела кровавую одежду, исцарапанное лицо бедняжки, а потом и рану от пули. Она сразу все поняла. Она поняла и то, что Джахандар-ага хочет оставить в тайне совершившееся и поэтому позвал свою старую жену, доверяя, как видно, только ей одной.
Зарнигяр-ханум сделала все, что нужно, завернула убитую в саван, и только после этого к ней допустили родственников. Грешно по обычаю открывать саван...
Но могла ли Зарнигяр-ханум теперь все это рассказать сыну?
– Она сама была виновата, сынок. Спуталась с мюридами, раскаивалась и покончила с собой.
– Отец безжалостнее, чем я думал.
– Нет, нет, сынок, он не виноват. Просто она поняла свою ошибку. Видно, удел ее такой.
Ашраф помолчал. Сомнений у него на душе не убавилось.
– А с Годжой вы помирились?
– Нет, что ты говоришь, сынок? Твой отец негодует на Шамхала. Разве он помирится?
– Если отец не помирится с Шамхалом, и я не ступлю ногой в его дом.
– Не говори так. Шамхал - одно дело, а ты - другое. Жалко отца, ведь он остался один.
– А все, что он с тобой сделал?
– От судьбы не уйдешь, сынок. Видимо, такова воля аллаха.
Мать вздохнула. Ашраф не мог понять, говорит ли она так от беспомощности, от безнадежности или от желания все простить. Ашраф сравнил мать с отцом, и мать возвысилась своей стойкостью.
– Когда человек собьется с пути, чем ему поможет аллах?
– Не говори так, сынок, все в руках божьих. Да и не думай ты много об этих вещах. Джахандар-ага твой отец, и ты его одного не оставляй. Вот что тебе надо помнить.
– Мне вернуться к нему?
– Вернись, сынок. Я скажу и Салатын, чтобы она тоже вернулась.
– Нет, не могу.
– Если ослушаешься меня, я на тебя и смотреть не захочу.
Ашраф молчал. Зарнигяр-ханум погладила кудрявую голову сына.
...Порывистый ветер мешал идти. Крупные капли дождя дробились на ветру и превращались в мелкую водяную пыль. Травы набрякли и отяжелели. На цветах держались светлые шарики воды. Желтоватая земля тропинок размокла и осклизла.
Ашраф с непокрытой головой шел, не разбирая дороги. Да он и не знал, куда и зачем идет. На его волосах, как и на траве и на цветах, тоже светились капли дождя. Тропинка спускалась к берегу, но Ашраф поднялся на бугор против отчего дома. Ему был виден отсюда и заезжий дом - "Заеж" - по другую сторону деревни на высоком холме. Куда-то подевался Ахмед. Ашраф и вообще-то надеялся повидать его сразу же по приезде, а теперь со своими мрачными думами, со своей домашней неурядицей он испытывал в таком человеке, как Ахмед, большую нужду. Только с ним и можно было поделиться из всей деревни.