Буйная Кура
Шрифт:
Таптыг понял, что речь идет о Зарпигяр-ханум.
– А если она не возьмет, хозяин?...
Джахандар-ага резко обернулся и так посмотрел на слугу, что тот не рад был своим словам. Хозяин тихими шагами пошел к соломинку. Проходя мимо, как бы ненароком спросил у сына:
– Ну и что ты решил?
– О чем?
– В горы с кем поедешь, со мной или с матерью?
– Ни с кем.
– Как так?
– У меня есть дела.
Джахандар-ага исподлобья посмотрел на сына. Хотя ему и понравился такой независимый твердый ответ, но он чуть не покатился со смеху. Ему показалось
– Будешь караулить землянки? Или сторожить огороды?
– Дело найдется.
Джахандар-ага помрачнел. Сын не хочет разговаривать по-хорошему. Видимо, все эти события подействовали на него. Да и мать, конечно, добавила. Джахандар-ага почувствовал, что жилы у него на лбу вздуваются, а руки дрожат. Еще немного, и он поколотит и этого зазнайку.
Между тем они поднялись на соломник. Джахандар-ага сел, свесив ноги. Сел с ним рядом и Ашраф. Джахандар-ага как можно спокойнее спросил:
– Нельзя ли все же узнать, что ты называешь делом, из-за которого остаешься в деревне?
– Почему нельзя? Мы займемся школой, и ты должен нам помочь.
– Кому это вам?
– Мне и Ахмеду. И всем, кто хочет учиться.
– Чем помочь, дитя мое?
Ашраф заметил, что голос отца смягчился и в нем появились нотки участия.
– Знаешь, отец, есть указ царя. Во многих деревнях откроют школы, и крестьянские дети будут учиться. Надо, чтобы и в нашей деревне открылась школа.
– Пусть открывают, разве я что говорю?
– Во многих деревнях строят новые школы. А мы как же?
Джахандар-ага словно не слышал слов сына, смотрел в сторону Куры и дальше нее, на луг, раскинувшийся по этому берегу. Ашраф знал, что этот луг принадлежит им. И на том берегу у них есть угодья. А за деревней раскинулись, уходя вдаль, их пастбища и пашни. За день невозможно объехать земли, принадлежащие Джахандар-аге. Ашраф посмотрел на тучное стадо, пасшееся на лугу, и вспомнил Старика Годжу. Неожиданно он спросил:
– Есть ли в нашей деревне человек богаче тебя?
Брови Джахандар-аги поднялись вверх.
– Ты что хочешь сказать?
– Сколько у нас земли?
– Говори яснее, что тебе надо.
– Есть ли в нашей деревне люди, которые совсем не имеют земли?
– Я сказал - говори, что тебе надо?
– Нельзя ли из нашей земли немного выделить беднякам?
– Ну и кого ты имеешь в виду?
– Да взять хотя бы дядю Годжу.
На толстых губах Джахандар-аги появилась улыбка. Ашраф заметил в глазах отца гнев, просверкнувший и погасший, как молния.
– Кто научил тебя этому, дитя мое? Или твой брат за мой счет хочет обогатить своего тестя-голодранца?
Голос его захрипел, щеки задрожали, глаза налились кровью.
– Больше чтоб я не слышал от тебя ничего подобного. Хватит и того, что вы породнили меня с собачьей породой.
Джахандар-ага встал и спустился с крыши соломника. "Видимо, у мальчика в голове не все в порядке, - подумал он.
– Как это так, раздать беднякам землю, построить школу? Для чего все это мне нужно?
– Я о тебе думал лучше, отец...
Джахандар-ага повернулся. Лицо его посерело, брови загородили
– Иди и готовься. Как только перестанет дождь, отправимся на эйлаг.
– Я не поеду!...
– Делай, что тебе говорят!
7
Годже не сиделось дома. Сначала он хотел было набросить на тахту палас и немного полежать, но и лежать расхотелось. Своя землянка показалась ему сегодня особенно сырой и темной. Ему стало зябко среди этих стен, не согреваемых ничьим человеческим дыханием, кроме него, одинокого старика. После смерти жены эта землянка казалась ему такой же мрачной и пустой, как сейчас. Но вскоре подросла дочка, осветила и обогрела ее. Ласковая Гюльасер, да и Черкез тоже скрашивали одиночество старика. А теперь, когда Гюльасер ушла... Раньше она встречала его на пороге, кормила чем-нибудь вкусным. Старик забывал свою усталость и чувствовал, что у него есть дом.
Годжа вышел на улицу и сел на камень. С грустью глядел он на все вокруг. Двор зарос травой. Тропинка к берегу реки тоже заросла, и теперь ее было едва видно. Муравьи, словно давно поняв, что никто по этой тропинке не ходит, проложили здесь свои пути-дороги и теперь бойко тащили в свое гнездо всякую всячину. От тишины звон в ушах. Легкие пушинки одуванчиков парят в воздухе. Да и во всей деревне тишина, будто деревня вымерла.
Тоска совсем обуяла старого лодочника. Он встал, бесцельно походил по двору, постоял под сакызом - единственным деревом на всей своей жалкой усадьбе, нашел глазами тропинку, по которой совсем еще недавно Гюльасер бегала за водой, и тихо, сам не зная зачем, побрел по ней. Все мысли его были о дочери. Ведь, может быть, дожди еще не смыли ее следов на тропе, которые она оставила, когда ходила за водой последний раз.
Годжа вдруг понял, что он сам виноват, что так давно не видел ее. Ни разу не сходил к ней, не узнал, как она живет. Если бы он открыл дверь, разве Щамхал прогнал бы его от порога? "Черкез тоже виноват, затеял зачем-то драку. Было бы все мирно, и я был бы с ними. А теперь как перешагнуть порог Шамхала? Собственный сын этого никогда не простит. Вот если бы встретить Гюльасер случайно, на берегу реки. Тогда и Черкез не обидится. Скажу ему, что шел с рыбалки и случайно увидел. Разве он не поверит этому? А время есть. Время даже некуда девать. Можно целый день ходит по берегу и гулять. Когда-нибудь она придет за водой. Или, может быть, ее, бедняжку, не выпускают из дома? А может, она больна или что-нибудь с ней случилось?"
С этими невеселыми думами Годжа незаметно дошел до берега. Очнулся он от веселого смеха, от озорного хохота, от задорных девичьих голосов. Впрочем, тут были не только одни девушки, но и молодые замужние женщины. Иные набирали воду, иные уже набрали полные кувшины, но не торопились уходить домой. Только здесь на берегу, вырвавшись из домашней неволи, могли они подурачиться, посмеяться, вспомнить молодость. Женщины не отставали от девушек, брызгались, щипались, догоняли Друг дружку.
Годжа остановился под обрывом, и морщины его разгладились. Гомон и шутки женщин развеяли мрачные мысли старика. В другое время он сам пошутил бы с ними, рассмешил бы их еще больше, но теперь он только стоял и смотрел.