Буйный бродяга 2014 №3
Шрифт:
Макс сбился и замолчал.
— Наша принципиальная коммунарка, родившаяся на пару веков позже... зато в одно время с нами, — Морская Свинка обняла Макса за плечи. — Ну ладно, что там она сказала?
— Что в тех древних фантастических рассказах, которые я всё время читаю, часто писали про хапуг, стяжателей, — он сделал паузу.
— Милый, я знаю кто это такие. Ты сейчас сам как персонаж рассказа, причём второсортного, состоящего чуть ли не полностью из возгласов "ах, что же такое убийство, что же такое деньги, классовое общество, ангина, дырка в кармане?"
— Хм. Ну вот. Звезда считает, что все боялись, что хапуги могут отравить коммунизм потребительским
— Как это?
— Ну вот, ты художница, Звезда — математик и логопед, Инна тоже художник по механизмам и заводила у своих католиков... и не просто заводила, у неё же потрясающие работы по философии и истории: про Фому Аквинского, про то, как в Латинской Америке боролись за новый католицизм...
— Да, они грандиозные.
— ... А я... играю с машинками, которые уже лет пятнадцать как могут обходиться вообще без человека, ну там осмотреть раз в месяц.
— Серьёзно?
— Ага.
— Но ты замечаешь разные вещи и рассказываешь о них. И с тобой легко, а это очень важно с такой жизнью, как у нас. Давай сходим к ручью, сделаем пруд и искупаемся, а потом спать? — Морская Свинка встала и потянулась.
— Купаться давай, только я не усну наверное.
— Тогда хочешь последнюю статью Звезды? Она её сегодня дописала, как раз перед твоим приходом.
Они одинаковым движением стряхнули капли с волос, поцеловались перед сном, потом Морская Свинка свернулась, засыпая, а Макс Робс включил на валуне экран и погрузился в чтение. Статья была к последней дискуссии, о том, как современным людям жить рядом с животными и можно ли общаться с теми из них, кто устроен достаточно сложно.
"Мы не можем поговорить с бегемотом или канарейкой, — писала Звезда, — но мы знаем о них слишком много, чтобы ничего им не дать. Мы давно не нуждаемся в зверье и птицах для еды, тепла или медицинских опытов, мы просто живём рядом, а иногда вместе... Пока рано звать к кошкам и хомякам логопедов, да и специалисты по происхождению и философии языка мало ещё что могут сказать и неизвестно, смогут ли в близком будущем. Это пока дело этологов и зоологов... Но любой из нас может видеть в животных и птицах — и только уровень нашего развития и понимания природы мешает на практике распространить это на более примитивные виды — таких же жителей своей планеты или станции, как и люди. Конечно, они не могут сами бороться за свои права. Но ведь когда-то, до распространения флейкса, клеарина и лептиков, благодаря которым дети смогли обходиться без взрослых в городской среде, не было и детских организаций. Животные не присоединятся, как полноправные члены, к нашим проектам, не придут на заседание... но, может быть, однажды придут и выскажутся? Разве вся наша история не более невероятна, чем это? Дружба радфемок и консов, например, — ведь исторически это были не субкультуры, а враждебные партии. Осмысленный разговор человека с попугаем у него на плече — утопия? Пока что у-, а когда-нибудь станет — пантопией..."
Дальше в статье говорилось о трудностях, связанных с новым отношением, разбирались возражения оппонентов, но Макс уже отвлёкся на неописуемого цвета полоски, загоревшиеся вдруг там, где друзья вечером видели летающую тарелку. Потом раздался треск и что-то совсем маленькое спикировало в траву у ручья. Макс бросился туда.
На траве лежало что-то перламутровое, мигавшее цифрами и разными символами, как будто небольшой планшет. Робс поднял его и поднёс к лицу: это была чешуйка флейкса. Парень вгляделся в символы и через несколько секунд понял, что это... очень сбивчивый и неясный... такой, что любопытство только слегка пересиливает желание бросить... такой, что трудно быть уверенным даже в самом простом слове... но всё-таки, кажется, разговор. Или приглашение к нему. Не от инопланетян — от вот этой чешуйки потрясающе сложного материала, захотевшей к людям, показывавшей им картинки и прилетевшей к ним. Жить.
— Как же тебя назвать? — спросил Макс.
В ответ чешуйка заиграла популярную последние несколько недель песню Queerflakes.
— Квирфлейкс? Так тебя называть?
Чешуйка высветила цифру 1.
— В единственном числе? Квирфлейк?
Чешуйка загорелась ровным пурпурным светом, на котором светилось зелёное "ДА".
— Знакомьтесь, — Макс помахал умывавшимся девушкам. — Это Квирфлейк. Кью-Эф.
Они расселись наверху и, пока в недрах валуна готовился завтрак, а на огне закипала вода для чая, успели обсудить все новые перспективы, открывающиеся для человечества и чешуек флейкса.
— А прикинь, Макс, — насаживая сосиску на клеариновый прутик, сказала Инна, — может быть, у тебя в порту сейчас твои улитки собрались на митинг. И тоже так мигают друг другу и планируют достучаться до нас.
— Тогда им в организацию человек нужен, — сказала Звезда. — Иначе слишком долго.
— Макс бы подошёл. Серьёзно, — ответила Морская Свинка.
— Но пока, к сожалению, улитки не такие сложные, — сказал Макс. — Зато я, кажется, знаю, чем теперь буду заниматься.
А Квирфлейк высветил начало статьи, которую они вдвоём начали писать ночью, а потом просигналил, что пора доставать еду.
Пятеро жителей пантопии завтракали на траве над ручьём. Четверо ели печёную картошку, а один заряжался пролетавшими сквозь его собратьев солнечными лучами.
Переводы
Гюнтер Крупкат
Северное сияние над пальмами
Гюнтер Крупкат был одним из самых известных писателей-фантастов ГДР.
Он родился в Берлине в 1905-м году. Смышленый юноша поступил в университет с целью стать инженером, но из-за недостатка средств не смог закончить обучение. До войны он трудился рабочим на фабрике, продавцом, электромонтером, лаборантом, составлял рекламные тексты и подрабатывал в прессе.
В девятнадцать лет его вдохновил роман Алексея Толстого «Аэлита» — и вот Гюнтер пишет свой первый утопический роман под названием «Од», но увы, издатели не пришли в восторг от «слишком левой» критики общества в этой книге. Роман, как говорится, лег «в стол». Однако автору удалось опубликовать несколько рассказов.
Во времена гитлеровского фашизма, с 1933 года, Крупкат участвовал в Сопротивлении и затем бежал в Чехословакию. После войны он вернулся в восточную Германию и провел всю жизнь в Берлине, в ГДР. Там Крупкат осуществил свое желание и закончил инженерный факультет. Однако в дальнейшем его работа была связана с литературой. Крупкат был главным редактором сразу нескольких крупных изданий, а с 1955-го года посвятил себя в основном писательской работе.
В Союзе Писателей ГДР он основал кружок утопической литературы, где был председателем в 1972-78 гг. В 1985-м году Крупкат был награжден орденом. Писатель умер вскоре после аннексии ГДР западной Германией, в 1990-м году.