Буйный бродяга 2014 №3
Шрифт:
— Миллирады, ерунда. Я о другом думаю: идём в средней экзосфере, мало ли что...
— Сейчас поднимемся, — пообещал Осмунд. Давай же, поднимись хотя бы до двадцати. Два пуска делает — и глохнет, так не годится... Надо хотя бы четыре...
— Свет впереди. Не могу понять, что это.
— Нам туда не надо, — Осмунд отвечает машинально, лишь бы не нервировать второго молчанием, но следит только за дрожащим зелёным столбиком уровня загрузки реактора. Ну течёт, ну подумаешь, ну давай хоть ещё чуть-чуть... «Кто привык за победу бороться...» Раз, два, три — почти хорошо! Но надо четыре.
— Отзывается? — понимающе спросил Эржен. Нетрудно догадаться, что делает командир, но лезть с советами
— Почти уже, почти.
Новый пуск. Раз, два, три, четыре — да! Пошёл! Двадцать два процента! «Спой нам песню про силу и смелость... Про учёных, героев, бойцов...»
— На двигателях — двадцать два процента, — запись-то всё ещё идёт, не надо забывать, — аварийный старт по дуге, отклонение от запланированной точки выхода неизвестно.
Катер преодолел невыносимое притяжение Юпитера, поднял искорёженный нос, потянулся вверх по пологой кривой, задел по краю плотную тучу, впереди в самом деле яркий свет — чёрт его разберёт, этот Юпитер, что у него тут светится, — облака впереди стали реже, стремительно темнеет, только в левой полусфере что-то продолжает гореть. Давай, тяни — «чтоб трубы зазвучали, чтоб губы подпевали, чтоб...»
След за катером — выброс ионизированной плазмы — тянулся вверх стойко и ровно, готовый ионный канал, и молния просто не могла его пропустить.
Триста тысяч человек заполняли взлётные поля аэродрома Мельбурна, который давно уже использовался как учебный — для тренировочных полётов, для спортивных стартов, для показательных выступлений на праздниках. Триста — это грубая оценка, на глаз, но вдаваться в подсчёты Мик Ван дер Тиссен не хотел. Он вообще ничего не хотел — все желания будто выгорели в сумасшедшей суете, горячке и боли последних двух суток. Мик уже начинал подозревать за собой нехорошее — пару раз ловил себя на том, что оглядывается, пытаясь что-нибудь спросить у Олле, всё кажется, что он, как обычно, где-то рядом. Так недолго и умом повредиться... Усилием воли Мик отвлёкся от мыслей о себе и бездумно смотрел на прибывающую толпу — море чёрно-зелёных фанатских кепок колыхалось в свете громадных аэродромных фонарей. Солнце уже угасало за рядами зданий на западном горизонте, неслышно подбиралась ночь — последняя ночь команды «Стрижей». Сейчас придётся сказать ещё какие-то официальные слова напоследок — и всё. Олле и Эржен, незримо присутствующие где-то здесь, навсегда покинут Землю, отданные блистательному, счастливому прошлому.
У края поля, где разместились члены семей, Мик заметил Биргитту с сыном. Женщина стояла за спиной Нильса, положив руки ему на плечи, и этот жест показался бывшему директору не жестом защиты — Биргитта будто провозглашала над сыном какую-то особую власть. Она была в тёмных очках, куда был направлен её взгляд, не угадаешь. Нильс щурился на фонари, глядя прямо перед собой. Налетел по-дневному горячий порыв ветра, парень поднял голову, встретился вдруг глазами с Миком и кивнул, здороваясь.
Рядом с Миком возник Пак Ён Сун — председатель всемирной ассоциации атмосферного дайвинга. Он что-то говорил в микрофон, но Мик не разбирал ни звука. Потом микрофон ткнулся ему в руку. Его очередь. Мик сделал два шага вперёд, чёрно-зелёное море качнулось в едином движении. Он знал, что от него ждут чего-то официального и предсказуемого, — но вместо этого заговорил вдруг о своих мыслях, приходивших в голову в последние сутки. О том, что в космических полётах нет никакого особенного героизма, как думают не очень умные люди. Это работа, делать которую можно хорошо — или безопасно. И пока эти два подхода не согласуются друг с другом, это служит непрестанным напоминанием не о героизме, а о несовершенстве и слабости техники и человеческого ума. Это повод не для гордости, а для стыда — общего стыда и сожаления всей планеты. Мы уже не можем остановиться,
Море собравшихся стояло тихо, неподвижно, только где-то в его глубинах рождался и затихал иногда неясный рокот. Рядом с женой Олле стояли мать и сестра Эржена: хрупкая маленькая женщина не отрывала измученного лица от плеча рослой крепкой дочери. Близняшка Эржена окинула Мика ласковым сочувственным взглядом и вновь склонилась к матери.
Пак взял у него микрофон, кивнул Биргитте — та покачала головой, и Нильс беспокойно заглянул матери в лицо. Но её решение было непреклонным — говорить она сегодня не хотела.
Гибкая тёмная фигурка скользнула мимо Мика — Мэгги протянула руку к микрофону, и председатель с лёгким поклоном отдал его. Марьятта сжала его двумя руками, собираясь с мыслями, решительно ступила вперёд и начала говорить. Тихий голос девушки, усиленный колонками, легко разносился над взлётным полем.
— Позавчера был самый тёмный день в моей жизни — из неё исчезли сразу два человека, которые всегда были для меня опорой и примером. Мой командир и мой друг. Невыносимо больно от того, что их больше нет, но это когда-нибудь утихнет, ко всему можно привыкнуть. А вот другая моя боль... не знаю, уйдёт ли когда-нибудь и она. Она о том, что большая, важная, яркая часть их жизни отчасти служила злу.
Чёрно-зелёное море всколыхнулось, загудело — толпы болельщиков и почитателей, вырванные из трагического покоя, медленно наливались возмущением. Мэгги не смутилась и не прервалась:
— Да, злу. И вы сами поймёте, почему, если подумаете. Мой командир любил вспоминать одну песенку — «чтоб каждому хотелось догнать и перегнать отцов». И я думаю, что в своём испытательном полёте они сделали это — перегнали своих предшественников, даже своей неудачей принесли большую пользу делу испытаний новой техники. Теперь намного меньше шансов, что Гринда-3 погубит кого-то ещё. Мне грустно, что их не стало, но об этом я не жалею. Это то, ради чего осваивают рискованные профессии и годами получают опыт и навыки. А неудача... все мы знали, что это может случиться, разве нет? Это больно, но в этом нет несправедливости.
Мэгги подняла голову и оглядела лётное поле. Она говорила непривычное, неположенное, но никто не оспаривал этого её права, и её дослушали бы до конца, что бы она ни сказала. Она глубоко вздохнула, сжав микрофон:
— Я хочу сказать о другом. О тех полётах, спортивных, которыми мы занимались и о которых многие только мечтали. Я дважды попадала в серьёзные аварии во время тренировок, я понимаю, что это не игрушки. Техника, люди и враждебная стихия сталкиваются, летят искры.
Вокруг было уже черно — беззвёздная ночь опустилась на Мельбурн. В круге света от огромного фонаря Мэгги была как островок в лишённом лиц человеческом море.
— Теперь подумайте. У нас уже много лет мир, последняя война на планете закончилась почти век назад. Больше нет угроз извне, которые заставляли бы бросать всё и отправляться на защиту родного дома. Это — цель, ради которой глупо жалеть свою жизнь. Но разве не глупо не жалеть её в погоне за острыми ощущениями? Перед испытаниями там, на Юпитере, Эржен посчитал, что за время наших тренировок и соревнований мы сто двадцать семь раз имели шансы погибнуть. Сто двадцать семь раз на троих. Ради чего? — Мэгги подавила вздох, помолчала немного. — Годы обучения и работы, море сил, потраченных на то, чтобы мы стали взрослыми, сильными, самостоятельными людьми, сто двадцать семь раз могли пойти прахом.