Буйный бродяга 2014 №3
Шрифт:
Ирэна подхватила сумочку, нервно поправила волосы, бросила на Эржена свирепый взор — вполне агрессивный! — и выбежала прочь из холла санатория. Молодой человек проводил её взглядом и провёл ладонями по лицу, словно стирая образ психологички, как липкую паутину. Ирэна окончательно перестала казаться ему симпатичной; воспоминание о её стройных ногах теперь вызывало у него раздражение и на память всё время приходили слишком высокие каблуки.
Каблуки, надо же! К чему все психологические уловки, мягкий тон и любезные разговоры, если твою истинную агрессивность выдают каблуки?
Биргитта с недоумением оглядывала помещение, которое Ван
Директор команды проводил в «кабинете» целые дни, а бывало, и ночи — рядом со своими любимыми турболётами. С утра до ночи здесь было тесно от добровольных помощников — ангар гудел от голосов: школьники со всего города просились сюда на профобучение. Народ из секции технических видов спорта смотрел на них свысока: птенцы, мелочь наземная, а они в секции уже через полгода начинали летать — на настоящих машинах, а не на компьютерных симуляторах! Сами чинят, сами летают, сами обслуживают — прямо как «Стрижи», всё по-настоящему.
Ван дер Тиссен издали замахал Биргитте рукой, приглашая отойти в угол ангара, где потише. Угловой диванчик, чайный столик и шкафчик для посуды создавали уютное отгороженное пространство, в котором на женщину не так давило просторное помещение. Биргитта перевела дух. Директор поставил перед ней высокий запотевший стакан с ледяным мохито; себе он налил крошечный стаканчик чистой воды без льда.
— Очень рад знакомству, очень, — хозяин «кабинета» энергично пожал ей руку. — Как Олле?
— Лучше, — сухо ответила Биргитта. — А вам он что, не пишет?
— Пишет, пишет, — усмехнулся директор, — но про своё здоровье не упоминает. Вы же знаете, как трудно из него вытянуть такие вещи!
— Да, — сказала женщина ещё строже. Светлые глаза Ван дер Тиссена внимательно оглядели её лицо. Ну и штучка досталась Олле!
— Ну, говорите прямо, в чём вы меня собираетесь обвинить? — тренер наклонился через стол к собеседнице, поставив локти на столешницу. — Что я не запрещаю ему летать? Или что наши машины — не океанские лайнеры, которые даже перевернуться не могут? Или
Биргитта почувствовала, что заливается краской — о, как она ненавидела это состояние! На щеках полыхают алые пятна, даже уши начинают гореть, и строгая блондинка превращается в пунцовый пион. Ведь это было именно то, именно те слова, которые она произносила про себя, переживая заранее разговор с Ван дер Тиссеном. Конечно, говорить ему это прямо она бы не стала — она здесь не за этим. Но сколько раз она повторяла эти обвинения воображаемому собеседнику! Сколько раз мысленно бросала ему в лицо полные справедливого гнева слова женщины, которая из-за глупых мальчишечьих игр едва не потеряла мужа!
Она подняла глаза на тренера:
— Всё это так. И всё это я сказала бы вам, если бы пришла за этим. Но я здесь по другой причине.
— Имеет ли смысл обсуждать эту причину, если вы считаете меня корнем всех ваших бед? — Ван дер Тиссен смотрел на неё спокойно, задумчиво, только белёсые выгоревшие брови поднялись от удивления: неужели не за этим она шла? Неужели она содержит в себе ещё что-то, кроме обиды и желания излить гнев на того, кого она винит в своих несчастьях?
Биргитта почувствовала, как к горлу поступает комок и глаза начинают гореть от подкативших слёз. Она судорожно вздохнула, отхлебнула из своего стакана и только тогда смогла говорить:
— Ему плохо. Очень плохо. И меня он в эту свою боль не пускает. Вы, ваша команда, — самые близкие люди, какие у него только есть, кроме меня. А возможно, и не кроме... Я ведь... — она замолчала, подавляя желание разрыдаться, и заговорила сбивчиво, торопливо, словно боялась куда-то не успеть. — Я не знаю, что мне делать? Как делать? Я думала, когда он оставит свои полёты, я стану счастливее и смогу поделиться с ним этим счастьем, нам хватит на двоих, ведь всё будет хорошо... Но ничего не стало хорошо, и я не понимаю, почему, ну почему?! Помогите ему. Пожалуйста, — женщина отставила стакан и сжала холодными ладонями руки тренера. Слёзы всё же потекли по щекам, она чувствовала эти холодные противные дорожки, сбегающие к подбородку, но не пыталась отереть их, не отнимала рук, глядела не отрываясь в бесстрастные глаза Ван дер Тиссена, будто выцветшие под австралийским солнцем.
Тренер налил ещё один стаканчик чистой воды, подал ей. Биргитта сделала большой глоток, закашлялась, потянулась за платком, стала копаться в сумочке. Ван дер Тиссен спросил, не глядя на неё:
— Вы поссорились?
— Нет, нет! — замотала головой Биргитта. — Просто... просто когда мы говорили после аварии, я сказала... сказала, что больше так не могу. Я не могу смотреть, как он рискует жизнью неизвестно для чего. — Она уже пришла в себе, глаза её загорелись, речь стала твёрже и яростнее. — Разве я многого прошу? Чтобы он чаще бывал со мной, с ребёнком, чтобы не пропадал от нас на несколько месяцев в космос — мы ведь страдаем, нам одиноко без него! Неужели он не помнит об этом?
— Он всё время помнит о вас, — медленно, тяжело сказал Ван дер Тиссен. — У него в кабине фото Нильса — такое, помните, где он на велосипеде? Он помнит о вас, и особенно остро — тогда, когда вокруг нас вся эта звёздная красота. Он хотел бы поделиться этим с вами — это одна из радостей его жизни. Но вы этого не хотите. Ваша радость жизни важнее?
— Вы женаты? — спросила вдруг Биргитта.
— Нет. Мы давно расстались, хотя и общаемся.
— Из-за вашего... ваших полётов?