Буйный Терек. Книга 1
Шрифт:
К вечеру все было кончено. Весь Дады-Юрт был занят русскими войсками. Нижний Дады-Юрт догорал. Дымились руины, и черные груды горячего пепла лежали на месте сгоревшего аула.
Сотня казаков с полуротой погнала во Внезапную человек двести женщин и детей, уцелевших от огня и пуль. Резервные роты, выставив охранение, заняли гору и скрещения дорог. Полковник Пулло со своим штабом расположился на ночь в одном из домов верхнего Дады-Юрта.
Усталые солдаты были разведены на ночлег. Подошедшие из обоза походные кухни с дымящимися щами и кашей проехали в расположение частей. Через час верхний Дады-Юрт затих, и только порой слышалось протяжное «слу-у-ша-ай» дежурной сотни и патрульных взводов, охранявших спящий отряд.
Поручик Небольсин вместе с пехотным капитаном расположился в сакле, недалеко от аульской площади. Он с наслаждением сбросил сюртук, стянул с усталых ног пыльные сапоги и, лежа на покрытом войлоком полу, запрокинув за голову руки, молча глядел на черный, еле озаренный свечой потолок. Пехотный капитан, покуривая трубку, ждал вскипавший во дворе чай. Он вежливо молчал, изредка поглядывая на Небольсина. В сенях зашумели денщики. Низкая дверь приоткрылась, и солдаты вошли в саклю, внося табурет и большой, пышащий паром чайник.
— Вскипел, вашбродь! Прикажете дать сухариков? — спросил один из них.
— Обязательно, Сидоренко. Да зажги вторую свечу. Темно, как в яме, — откладывая трубку, сказал капитан. — Прошу вас, поручик!
Выпив по чашке крепкого, круто заваренного чая, офицеры улеглись спать.
Несмотря на сильное утомление, ни тот, ни другой не смогли уснуть сразу, и Небольсин слышал, как пехотный капитан время от времени переворачивался с боку на бок, сдержанно вздыхая.
Среди ночи Небольсин проснулся. Не то стон, не то вопль еще звучал в его ушах. Приподнявшись с пола, он прислушался. Было тихо. Свежий ветерок, дувший с гор, проникал в саклю через разбитое окно.
— Почудилось. — Он зевнул и, томимый сном, снова лег на войлок.
Вдруг невдалеке послышался протяжный, болезненный стон. Небольсин поднял голову. Стон повторился. На этот раз он был глуше.
— Что это? — открывая глаза и приподнимаясь на локте, спросил пахотный капитан.
— Не знаю, должно быть, раненый.
— Ну, где ему тут быть! Сакля пустая, окромя нас да вестовых — никого. Может, кошки или так… почудилось, — ложась снова на солому, решил капитан.
Сильный стон, протяжный и долгий, раздался под окном.
— О-ой…й гос-по-о-ди… ой-й! — донесся чей-то вопль.
Небольсин вскочил. В сенях зашумели разбуженные вестовые. Набрасывая шинель, поднялся капитан.
— Вашбродь, вашбродь, — открывая дверь в саклю, зашептал денщик, — идемте отседа… в другую саклю… все равно здесь спокою не будет. — Через открытую дверь замерцал свет плошки и тени вестовых.
Офицеры вышли. За плетнями темнели горы, чернел лес. Яркие звезды сияли над головами. В стороне, под холмами, дрожали огоньки.
Оттуда все тягостней и чаще неслись стоны. У самой речки ярко горел большой костер. Черные клубы дыма, прорезанные языками огня, метались над площадью, озаряя мечеть — ее высокие, мрачные стены.
Не пройдя и двадцати шагов, Небольсин остановился. Пехотный офицер смущенно кашлянул и отвернулся. Вестовые, не глядя на открывшуюся впереди картину, вошли в тень и стали торопливо обходить площадь.
У самой мечети, саженях в двенадцати от них, по всей аульской площади, была разостлана кукурузная солома, на которой, прикрытые полушубками, тужурками и шинелями, лежали раненые. Здесь были и офицеры, и солдаты, и казаки. Большинство лежало тихо, молча перенося страдания, некоторые метались, крича и стоная. Кто-то говорил в бреду, прерывая несвязные слова воплями. Один из раненых, вероятно уже в агонии, судорожно метался по земле, издавая протяжные стоны, разбудившие Небольсина.
Свет от пылавшего костра и быстрые, изменчивые тени, перебегая по искаженным лицам раненых, придавали им страшное, фантастическое выражение.
— Перевязочный пункт! Идемте скорее дальше, — прошептал капитан, дергая за рукав Небольсина.
На противоположном конце площади стоял простой стол, вокруг которого двигались люди. Один из них, держа что-то в руках, возился над столом, на котором лежал неподвижный человек.
Небольсин пошел туда.
Тяжелые стоны, болезненные вздохи, выкрики и плач, больше похожий на вой, окружили его. Капитан молча побрел за ним.
У стола над раненым возился доктор. Подле него на коленях стоял фельдшер с маленькой церковной свечкой в руках, освещая рану врачу. Эта маленькая свеча да метавшееся по ветру пламя костра были освещением всей площади.
За фельдшером стоял солдат с одеревенелым лицом, держа в руках ящик с инструментами и окровавленной докторской пилой. В двух шагах от него на соломе лежала отрезанная ниже локтя рука. Доктор, усталый и бледный, озаряемый скудным колеблющимся светом костра, наклонившись над раненым, старался остановить кровь, стремительно бежавшую из отрезанной руки. Раненый был без сознания.
Ночь, обилие раненых, скудный, трепещущий свет свечки утомили врача. Обнаженные жилы, поминутно выскользавшие из его окровавленных пальцев, было трудно перехватить и перевязать. Попробовав безуспешно несколько раз, он взглянул внимательно на белое лицо раненого, безнадежно пожал плечами и, отирая локтем свой вспотевший лоб, тихо сказал санитарам:
— Следующего!
Небольсин заглянул в мертвенно-бледное лицо лежавшего на столе человека.
Это был Алексеев. Тот самый артиллерийский штабс-капитан, который еще днем, в перерыве боя, угощал его турецким табаком.
— Есть надежда? — шепотом спросил он.
Врач махнул рукой и сказал:
— Истекает кровью. К утру кончится.
Санитары сняли неподвижного штабс-капитана и отнесли вглубь, к мечети, где у стены лежали умирающие.
Полковой священник в облачении ходил между ними, помахивая кадилом и кропя святой водой умиравших.