Буйный Терек. Книга 2
Шрифт:
— А вы сами того… не врете? — тихо спросил казачий полковник Волженский, сидевший рядом с Эммануэлем.
— Истинный крест, не вру! — даже перекрестился подполковник.
— Ну, а остальные господа офицеры, от прапорщиков Тузлова и Малькова, — заглядывая в бумагу, сказал третий член Военно-судебной коллегии подполковник граф Фермор-Стенбок, — до капитанов Медведева и Зонна тоже врут?
— Видать, так, — нагло заявил Сучков и, хватаясь за последнюю надежду, выпалил: — Они все против меня, потому что все ермоловцы, о нем только и говорят, в казармах все о нем толкуют и судачат. Он-де был герой, настоящий отец для солдат, а вот нынешние…
— Это кто ж так говорил, офицеры или солдаты? — поинтересовался Волженский.
— Да и те и другие. Все Алексей Петрович да Алексей Петрович… Ясно, что такой, как я, верноподданный, им не по душе, — оживляясь, ответил Сучков.
— Вот что, «верноподданный», а куда вы дели девять тысяч восемьсот двадцать один рубль и семьдесят одну копейку, которые вам отпустили из Грозной на укрепление стен и защитной обороны Внезапной? — спросил генерал.
— Все израсходовал на постройку защитных валов, ремонт стен, башен после землетрясения.
— Не все. «Рубль семьдесят одну копейку, как не использованные», вы «возвратили в казну», а девять тысяч восемьсот двадцать рублей преспокойно положили в карман.
— Никак нет! Есть акты и счета на все, ваше превосходительство!
— Есть-то есть, да все фальшивые, написанные вами, состряпанные фурштатским чиновником Курисом и для вящей убедительности подписанные еще одним мошенником, фельдфебелем Степаном Моргунком. Кстати, он во всем признался, Курис тоже, и вам врать не следует.
Сучков побелел.
— Ва… ваше пре… — начал было он, по генерал жестом остановил его:
— Нам известно и то, как вы на питании солдат, на фураже, на любом гвоздике и клочке сена обкрадывали казну. Ступайте вон! Завтра объявим приговор.
Солдат вел подполковника через двор, и наблюдавшие за этой картиной генерал, казачий полковник и граф Фермор видели, как подкашивались ноги у Сучкова, как он то и дело останавливался.
Полковник Пулло принимал гостей в своем недавно построенном доме. Дом этот был не чета ермоловской хибарке. Рядом с Пулло сидел командир Гребенского полка Волженский, возле которого в небрежной позе восседали граф Фермор-Стенбок и недавно приехавший из Петербурга гвардии поручик князь Куракин.
Сам Пулло за прошедшие годы обрюзг, потолстел и вовсе не был похож на того Пулло, который не так давно, еще при Ермолове, ходил на уничтожение Дады-Юрта. Что-то застывшее, утомленное и апатичное было в его движениях и глазах.
На столе стояли бутыль с кизлярским красным вином, фляга с ромом и невысокие пузатые стаканчики, жареный фазан, сыр, белый хлеб, пышные маслянистые коржики и блюдо с виноградом. Офицеры лениво пили вино, с интересом слушали новости, привезенные князем. Разговор шел о производствах в чины, о награждениях и лишь иногда перескакивал на светские сплетни, которые со смаком рассказывал Куракин.
— А как наш «проконсул»? В Москве еще или уже снята опала? — спросил Пулло.
— Не-ет! Государь не жалует Ермолова, и вряд ли он когда-нибудь будет при дворе, — уверенно произнес Куракин.
— А меж тем я получил письмо от баронессы Медем, она пишет, что встретила Алексея Петровича в Петербурге, — сказал Стенбок.
— Вот как! — удивился Куракин. — Что-то новое, хотя я ведь, господа, из столицы давно. Около месяца был на Кислых Водах да недели три задержался в Ставрополе.
— А что с Голицыным? Правда ли, что ему отняли ногу и что он в немилости? — спросил Стенбок.
— Верно! Его на дуэли ранил штабс-капитан Нека… Дай бог памяти. Да он еще у вас на Кавказе находился… Известный храбрец… Бретер…
— Якубович! — подсказал Пулло.
— Нет. Того я знаю, а этот Георгиевский кавалер, бывший гвардеец, лично известный государю и Бенкендорфу, а также графу Паскевичу.
— Кто же такой? — пожимая плечами, размышлял Пулло. — Может быть, Небольсин? Как же, помню, достойный и храбрый офицер, за Дагестан — Владимир с бантом, за Елисаветполь — Георгий. Его и Алексей Петрович и граф Паскевич отмечали. Как же, знаю Небольсина! Так что с ним, где же теперь этот достойный штабс-капитан?
— Вашсокбродь, разрешите войтить, — чуть приоткрывая дверь, спросил дежурный писарь.
— Входи. Что там приключилось? — недовольно отозвался Пулло.
— Его благородие штабс-капитан Небольсин из Петербурга к вашей милости из крепости Владикавказа.
Пулло поперхнулся глотком вина, Стенбок в изумлении откинулся на спинку стула.
— C’est de la pure sorcellerie [47] , — пробормотал Куракин, и все трое обернулись к двери.
47
Это колдовство ( франц.).
— Зови! — приказал наконец Пулло.
— Impossible `a croire! [48] — проговорил Стенбок.
В комнату вошел Небольсин.
Пулло шагнул ему навстречу. Офицеры поднялись с мест.
— Господин полковник, штабс-капитан Небольсин, согласно приказания генерал-лейтенанта барона Розена, является в ваше распоряжение, — становясь по стойке «смирно» и придерживая у груди кивер, отрапортовал Небольсин.
— Очень рад встрече, ведь я вас хорошо помню, господин штабс-капитан, по совместной военной прогулке в Дады-Юрт. Познакомьтесь, господа, — любезно сказал полковник. Офицеры раскланялись. — Это хорошо, что опять к нам. Как ваше ранение? — осведомился Пулло.
48
Непостижимо ( франц.).
— Прошло, только иногда чуть ноет место удара кинжалом.
— Чеченцы? Они на это мастера, — тоном знатока шашечного боя сказал Волженский.
— Нет, это было в бою с персиянами, под Елисаветполем, — коротко пояснил Небольсин, подавая пакет полковнику.
Пулло вскрыл его, пробежал глазами и, протягивая обе руки Небольсину, воскликнул:
— Вас с монаршей милостью, господин капитан!
Небольсин чуть повел плечами.
— О, эти милости были уже давно. — И он показал на перстень с алмазами, пожалованный ему Николаем.