Буйный Терек. Книга 2

Мугуев Хаджи-Мурат Магометович

— Прекрасно. Вот маленькая экспедиция, которая напомнит вам, Александр Николаевич, походы двадцать шестого и двадцать седьмого годов, — сказал молчавший все это время Фермор.

— В случае нашей задержки или сильного сопротивления мюридов ваш отряд поможет с левого фланга основному, но, — Пулло засмеялся, — неудачи быть не может. Все продумано до мелочей. Силы в Чечню идут большие, войска испытанные, а командовать ими будет, — он почтительно склонил голову, — его превосходительство генерал Эммануэль.

Все заулыбались, глядя на генерала.

— Готт… мит… унс… — неожиданно сказал Эммануэль и тут же перевел: — С нами бог.

Только казачий полковник Волженский недоуменно поднял брови и уставился на Эммануэля.

— Когда мне присоединиться к отряду майора Лунева и в какой роли я буду там? — спросил Небольсин.

— Сегодня мы уведомим о вас майора. Вы будете, так сказать, военным консультантом и инспектирующим офицером штаба, — пояснил генерал.

— Именно. Инспектирующим лицом со всеми нужными для этого полномочиями, — подтвердил Пулло. — Майор — старый солдат. Он совершил не менее двадцати походов в горы, и вы быстро сдружитесь с ним.

«Отсылаюсь за ненадобностью, пока подыщут место», — понял Небольсин. Но ему так хотелось быть с солдатами, что он коротко сказал:

— Слушаюсь.

Командир батальона майор Лунев, человек приземистый, плотный, с обветренным лицом, встретил капитана настороженно, и только Георгиевский крест да Владимир с бантом, висевшие на груди Небольсина, несколько расположили его к беседе. Узнав, что Небольсин был ранен в бою под Елисаветполем, майор окончательно проникся уважением к нему.

— А я ведь, грешным делом, решил, что вы петербургский фазан-чистоплюй, нас, армейских, ни в грош не ставящий. А вы свой, кавказец. — И уж совсем по-приятельски предложил: — За Алексей Петровича дернем по кружке вина, как вы на сей счет думаете?

— Думаю, что за Ермолова следует по две кружки, милейший майор, — смеясь, ответил Небольсин.

И они выпили за опального «проконсула Кавказа» добрые две оловянные кружки кизлярского чихиря.

— Здесь так часто пьют за здоровье Алексея Петровича, что я боюсь, как бы не спиться с круга, — пошутил Небольсин. — А вот за Паскевича тостов что-то не слыхать.

Лунев только махнул рукой и спросил:

— Где служить будете после похода?

— Да, кажется, начальником Червленного кордона, а может быть, и при штабе в Грозной.

— На кордоне не в пример лучше. И свободнее, и сам себе хозяин, да и с казачишками веселей, чем в крепости службу нести.

— И я так думаю, — подтвердил капитан.

Успокоенный майор, поначалу решивший, что этот щеголеватый питерский офицер намечается на его место, окружил Небольсина настоящим солдатским теплом и вниманием.

— Вы, Александр Николаич, со мной будете, чего вам вперед, во взводы да роты лезть, не ровен час, подобьют эти шельмы чечены. Они ух как метко стреляют да и в шашки охочи кидаться.

— Я видел их в деле… Молодцы! Когда наш полковник Пулло чеченский аул Дады-Юрт разгромил и сжег, я тогда в егерском полку служил.

Майор вдруг скинул с себя смятую фуражку и истово перекрестился.

— Царство ему небесное.

— Кому это? — удивился Небольсин.

— Моему товарищу-другу, капитану Ершову. Он в том бою убит был, я ведь тогда с застрельщиками у речки в камнях лежал.

— Позволь, майор, — вдруг переходя на «ты», сказал Небольсин, — а офицера, что парламентером к чеченцам в аул с трубачом пошел, помнишь?

— А как же, он еще у нас егеря сопровождающего взял.

— И потом, когда чечены отрубленную голову в мешке к нам в цепь перебросили, помнишь, что офицер…

— «Ужасная война… Несчастные люди!..» — припоминая давно забытое, закричал майор. — Так это ты, капитан, был?

— Я, — тихо ответил Небольсин.

Майор подскочил к нему, обнял и, заглядывая в глаза, негромко сказал:

— Гора с горой… Господи… Сколько раз я потом вспоминал этот самый Дады-Юрт и того офицера. А он… на тебе, господи, — рядом… И слова твои верные вспоминал: «Несчастные люди», «ужасная война». — Лунев крепко поцеловал капитана. — Тогда я мало чего понимал, а вот как обидели Алексей Петровича, сняли отца-командира, понял, друг: ни к чему эта война и затянется она еще годов на двадцать. Э-эх, выпьем еще чепурочку за него, — он поднял руку, — Ермолова, и забудем этот разговор.

Они выпили и уже больше не возвращались ни к Алексею Петровичу, ни к «ужасной» войне.

Глава 11

Заснеженные холмы и над ними высокие, сверкающие льдами горы, а еще выше хмурые, то быстро, то медленно ползущие облака. И всюду, почти до самой полосы льдов, — леса. Темные, густые, они были дики, страшны и угрюмы. Ни дорог, ни тропок, ни просек. Солдаты жались друг к другу, неохотно отходили от костров. Дым и пламя, словно конские хвосты, метались по ветру, и это оживляло неприветливую природу.

Отдельные голоса, стук топоров, звон пил, треск валившихся столетних великанов — все сливалось в один общий гул. Снизу, по ранее проложенной просеке, медленно поднимались солдаты других рот. Вьючные лошади стояли неразгруженными возле офицерской палатки, только что разбитой денщиками.

Ветер шумел высоко в ветвях вековых чинар и грабов, тесно, как солдаты в каре, примкнувших друг к другу.

Дождь то начинал идти, то переставал, но ветер, злой и холодный, не прекращался. Его ледяные порывы пронизывали людей.