Быки для гекатомбы
Шрифт:
– И куда же вы отправились? – спросил я удивленно.
– А в пошехонские леса – вот куда! Крестился я дождевой водой в болотине и ушел бродить по кушарам да гатям. В тех местах я лет десять скитался, не меньше. А потом всю Русь от Украины до Камчатки исходил. И не только Русь! Спал под палой листвой, питался с малинового кусточка, белому грибку сказки начитывал. Березовые рощицы мне колыбельную напевали холодными ночами. Горы улыбались добродушно, когда я стаптывал сапоги на каменистых перевалах. А облачка на небушке подмигивали, звали за собой, прыг-скок за горизонт. Не без греха я, конечно, не без греха – от мира отравленного все равно далеко не убежишь, разве что в могилку, к Боженьке за пазуху. Встретишь охотника – он тебе солонинки отрежет, с дервишем потанцуешь – изюма горсть отсыплет. Туристы, правда, от меня шарахались – думали, лесного духа встретили. Но и они, бывало, оставляли немножко сгущенки в дар таежному лешему.
– Но что же вас привело обратно? Почему оставили тот кочевой, страннический образ жизни?
– Я встретил Михаила.
– Мы не разбудим Михаила своими разговорами? – спросил я, решив, что он спит где-нибудь в соседней комнате.
– Как вы можете разбудить того, кто всегда с нами? – удивленно спросил Иван Евфимиевич и взглядом указал на потолок.
Мы тоже подняли глаза наверх. На высоких стенах и потолке плясали тени, из-за дрожащего пламени принимая порой самые причудливые формы. Здание было полно трещин, побелка местами осыпалась, и богатая фантазия, подзадоренная игрой света и тени, могла бы отыскать образы людей и зверей, демонов и ангелов. Я вновь взглянул на старика. Не было похоже, чтобы он шутил или наслаждался игрой воображения. Иван Евфимиевич сидел так, словно сказал что-то естественное.
– Вот же повезло, – еле слышно шепнул Вадим и так же тихо выругался.
– Кто он, этот Михаил? – спросил я осторожно.
– Друг, брат, наставник, вождь, провозвестник, – проговорил старик будто в трансе. – Архистратиг Михаил. Неужели вам неизвестно имя предводителя небесных воинств? – Признаться, я не ожидал такой встречи.
– Вы его не чувствуете?
– Откровенно говоря, нет.
– Не всем это дано, – старик вздохнул и поджал губы. – Но Архистратиг видит вас и знает вас. Он знает о нашем мире все! Он – чистый свет! Он – небесное пламя, которое очистит наши души от Зла! Когда Антихрист победит окончательно и не останется уже ни надежды, ни веры в сердцах людских, когда не будет уже в мире ни единого очага, где не справлялся бы сатанинский культ, тогда-то ангельское войско из последних праведников и спустится с небес в этот проклятый мир. Архистратиг лично вонзит меч в сердце бесовскому отродью! – голос его стал низким, громким и завораживающим. – С этим и связано мое предназначение, открытое Михаилом.
Мне стало не по себе. Всегда сложно предсказать, что выкинет подобный человек, потому я не видел смысла выводить его из себя бесполезными спорами. «Лучше просто подыграть», – подумал я, вглядываясь в черты старика.
Есть разные сумасшедшие. Заглядывая в лица одних, мы испытываем жалость: они напоминают заводные механизмы, без дела крутящиеся вокруг своей оси, расходующие себя на тяжелый, но бесполезный труд. Другие – агрессия безумства. Тех стоит опасаться, хотя я и думаю, что корни их болезни лежат в глубокой ущербности культуры и общества. Но по-настоящему ужасает – и старик был именно таким – третий и последний тип. Эти могут быть вполне добродушны, но в их лицах, поведении, жестах, чувствуется чистая архаика, которую столь успешно подавляет обыденное сознание. Эта архаика, вырвавшаяся из глубинных недр бессознательного, жестоко порабощает рассудок, высасывая личность, уничтожает отдельного человека, а взамен оставляет некое желе из более или менее древнего коллективного опыта. Личность исчезает, остается только история. Устами живых говорят уже давно умершие – отцы и матери, оставившие след в душе ребенка, дедушки и бабушки, оставившие, в свою очередь, след в личностях отца и матери и далее, вплоть до самых древних представителей рода человеческого, до самых забытых и темных эпох. Вся огромная непонятная нам масса, толпа, сосредоточенная не в пространстве, а во времени, теперь глядит на тебя зрачком сумасшедшего, ревет и беснуется истерзанная, униженная, раздавленная, хохочет и растворяется в тлетворном вожделении, примитивной любви и ненависти младенца.
Однажды, сидя на вокзале в ожидании поезда, я встретил такого. Сперва я не обращал внимания – он просто сидел, похихикивая, в паре метров от меня. В конце концов, когда я обратил к нему свой взгляд, то понял: безумец посмеивается, глядя на меня. В его глазах я увидел такую бездну, что подумал бы, будь я верующим, будто сам дьявол сожрал его душу, и теперь надо мной похихикивает не что иное, как Пустота. Испытывая смешанное чувство ужаса и отвращения, я быстро удалился, решив подождать поезд на перроне. Сейчас в лице этого незлобивого старика я видел ту же архаику [17] , но не Пустоту, а напротив, излишек внутренних сил и такую концентрацию духовной субстанции, что все окружающее пространство ощущалось в сравнении вялым и разреженным. Иван Евфимиевич был удивительно наполнен, эта избыточная наполненность била в нем через край, пульсировала, заставляя меня чуть ли не кожей ощущать жар пламени, обжигавшего внутренности старика. Он был словно небесным телом, желавшим втянуть нас на орбиту своего влияния, но наводившим жуть почти полным отсутствием посюсторонности. И когда накатывали волны первобытного языческого страха, я настойчиво твердил себе, что передо мной всего лишь живой человек из плоти и крови, а рядом – мой друг, готовый в любую секунду прийти на помощь.
17
Под архаикой здесь надо понимать не просто нечто древнее, но все те глубинные пласты коллективного бессознательного, которые во многом определяют жизнь масс. Через культуру, традиции и повседневные практики формирующие связи конкретного человека с некой общностью.
– И каково ваше предназначение? – спросил я натужно.
– Еретики и слуги Антихриста обещают построить райский сад Эдема здесь, на Земле. Дескать, у них есть свои формулы и технологии, все просчитано и продумано. Лжецы! На деле они строят темницу для божьих людей! Казематы, в которых не только не будет ясно, где правда, а где кривда, но где уже вообще ничего не будет ясно! Они хотят, чтобы уже никто, кроме них, не отличал явь от выдумки, хотят реальность с колдовским сном смешать. Чтобы, говоря с человеком, ты не мог понять, живой он или это искусная подделка, мертвый механизм. Они хотят, чтобы стены и домашняя утварь подслушивали людские разговоры и мысли, донося их напрямую Антихристу. В таком мире его слуги смогут что угодно объявлять Истиной, а что угодно – ложью, дымом иллюзий. А самой Истиной они станут распоряжаться по своему корыстному разумению, – выговорил Иван Евфимиевич, злобно сверкая глазами, шипя и плюясь. – Но выход есть! И мое предназначение – вложить себя в божье дело!
– Это дело как-то связано с тем городом, который затонул? Вы хотите попасть в него? – спросил Вадим неуверенно, но Иван Евфимиевич лишь рассмеялся заливисто.
– Коли на Земле не остается святого места, его надо вот там искать, – старик указал пальцем вверх. – И вот тут, – он указал на сердце. – От Антихриста то место чисто, которого он достичь не может. А покоряет мир он при помощи сердец, заполненных лживыми помыслами да шкурным корыстолюбием. Искренность же – это как стрелка на компасе, которая всегда указывает в верном направлении. Только следуя за ней и можно прийти к Истине. А от Истины уже и до святых мест рукой подать. Вот я и продумываю в этой глуши ковчег, который пробьется через небесную твердь и поможет незамутненным людям найти путь к чистому и светлому Граду. Архистратиг Михаил меня направляет, и когда я закончу, соберет праведников со всего света для великого исхода из отравленных мест.
– Как же вы планируете построить ковчег в мире, где правит Антихрист? – спросил Вадим. – Вдвоем с Архистратигом? Незаметно ото всех?
– Не вдвоем! – старик нахмурился и резким движением допил остаток чая. – Когда план ковчега будет продуман, Михаил даст призывный клич и светлые силы со всего мира откликнутся, станут плечом к плечу, обороняя Господа от нападок послушной и бездушной массы слуг Тьмяного. Антихрист бросит против нас свои лучшие армии, но все их ракеты, роботы и самолеты будут бесполезны против нашей пламенной веры, покуда мы боремся за правое дело. Пока мы строим наш ковчег. А как выстроим, тогда уж никакому Антихристу до нас не добраться.
– Я так и не понял. Чем будет этот ковчег? Неужели это все-таки корабль?
– Корабль! – воскликнул голбешник [18] довольно и добродушно расхохотался. Так взрослые смеются над детьми, которые упускают или коверкают смысл произнесенных слов. – Только вот чем и каким будет этот корабль, и где он будет находиться, вы так и не поняли.
Иван Евфимиевич встал и направился в тонувшее во тьме помещение, которое ранее назвал сионской горницей. Через плечо бросил нам снисходительно:
18
Голбешник (от голбец – подполье) – одно из различных названий представителей Бегунского толка, одного из беспоповских направлений старообрядчества.
– Идите сюда, души заблудшие. Я вам кое-что покажу.
– При определенных обстоятельствах он мог бы основать религиозное учение, – шепнул я Вадиму.
– Он слегка опоздал. На век-другой, – мы поднялись с матраса и пошли в комнату, куда удалился старик. Тот уже зажег свечу, и в тусклом свете стало возможным разглядеть убранство, удивительное и несколько гротескное.
На долю секунды мне показалось, будто часть пола покрыта линолеумом. Но, приглядевшись, я понял, что это не так. Чертежи… Все по ГОСТу, точнее говоря по ЕСКД: миллиметровые основные линии, потоньше, в треть миллиметра другие, рамки, технические требования. Каждый чертеж пронумерован, причем буквенным кодом разработчика чертежа – а состоит он традиционно из четырех букв – выбран и аккуратно вписан в основную надпись «ИСУС». Чего только не было на них изображено – здания, какие-то металлические конструкции с множеством балок и стержней, электросхемы и отдельные детали неизвестных мне устройств. Отдельно были разложены эскизы и красочные зарисовки. Все это добро валялось на полу, почти под ногами, но оставалось на удивление чистым – лишь некоторые чертежи местами были испачканы островками песка или одиноким отколовшимся кусочком кирпича. У стены напротив подобно алтарю возвышался огромный стол с металлическим кульманом. Сам стол был покрыт ослепительно белой, едва ли не светящейся в темноте скатертью, на нем лежали крест и Евангелие. Справа была выдолблена небольшая ниша, в которой стояла здоровенная кружка с отбитой ручкой, полная карандашей, как я догадался, разной степени мягкости. Рядом лежал маленький перочинный ножик для их затачивания. Оглядевшись по сторонам, я увидел, что всего таких ниш предусмотрено около дюжины и почти все они заставлены книгами. Пробежавшись глазами по корешкам, я понял, что не встречаю ни одного знакомого названия. По сути, мы находились в лесной библиотеке, утаенной от алчного взора пресыщенной и развращенной цивилизации.