Быки для гекатомбы
Шрифт:
Если смотреть на подобные картины взглядом непосредственного участника событий, особенно если его опыт исчерпывается будничной цикличностью внутри городских инкубаторов, то часто они кажутся устрашающими и даже жутковатыми. Если рассматривать их с высоты птичьего полета, то, напротив, выглядят ничтожными и не заслуживающими внимания. Подумаешь, два человека бегут где-то в полях, желая скрыться под деревьями от грозы. Разве это тяжкое испытание, которое можно сравнить с невзгодами людей, прошедших, например, артобстрелы и голод блокадного Ленинграда? Разумеется, нет. Но даже такие вещи способны дать нам материал к пониманию отчуждения, тонкой, но очень плотной
Но коли разговор коснулся артобстрелов, ими же и продолжим. Как выглядит война для рядового участника? Солдат чувствует боль, голод, страх и дыхание смерти, бьющее в лицо смрадом гниющих тел. А кабинетные бойцы видят на картах точки и флажки, крестики и квадратики, каждый из которых говорит о скоплении сотен таких солдат, трудах тысяч людей, которые занимаются фортификацией, подвозят под обстрелом противника боеприпасы и провиант, ремонтируют бронетехнику. Так небожители росчерком пера во время новогодней пьянки отправляют бойцов штурмовать Грозный. А потом идут в баньку хлестать березовым веником свои потные жирные ляжки.
Оттого особый дар – уметь смотреть на жизнь под углом. Видеть за ежедневными тяготами и невзгодами то, ради чего стоит жить, ради чего стоит просыпаться каждое утро и что даже в самые темные дни дает тебе луч света и веру в правильность действий. Видеть за списками ничего не значащих для тебя имен живых людей; за сухими фразами и цифрами отчетов – чей-то труд, достижения, неудачи, ошибки, объединенные борьбой, усилиями и волей к поставленной цели. Без этого дара жизнь превращается либо в пытку, либо в бравадный марш слепой безответственности.
Оттого мы, кому грозила перспектива провести холодную ночь в сырости под открытым небом, старались абстрагироваться от проблем, на бегу обменивались шутками и, несмотря на усталость, не теряли присутствия духа. Наконец, оказавшись под огромными, широко раскинувшими свои лапы елями, смогли отдышаться, и пока последние лучи заходящего солнца давали такую возможность, окинули взглядом местность.
– Ничего обнадеживающего, – сказал Вадим, переводя дух.
С одной стороны от нас виднелся внушительных размеров лес, с другой тянулся привычный пейзаж из полей с вкраплениями зарослей березы, ольхи и ельника, а между ними извивалась змеей дорога, по которой мы плелись последние полтора часа, причем даже не было ясно, в какую сторону в конечном счете она выведет. Наконец, с третьей стороны, вдалеке стояли красно-белые гиганты высоковольтных линий, отделенные от нас разлившейся рекой. Идя вдоль проводов, мы почти гарантировано вышли бы к городу, но водную преграду преодолевать пришлось бы вплавь.
Солнце село, и хотя небо еще синело над нашими головами, сумеречные пейзажи делались все менее и менее различимыми для глаза. Вдобавок сюда стремительно приближалась темно-серая стена дождя, напоминавшая скорее слоистую и пульсирующую мглу – настолько плотной она была. Наверное, нам так и пришлось бы заночевать посреди поля, но откуда-то из-за деревьев мы услышали странные звуки. Кто-то громко спорил. Конечно, нам могло лишь показаться, но порывы усилившегося ветра не давали возможности вслушаться, а потому, пробираясь сквозь ветки кустарника, мы двинулись туда, откуда слышались голоса.
Не прошло и двух минут, как из сумрака показался силуэт здания. Оно стояло в одиночестве на краю рощи, а своими очертаниями напоминало монашеский скит. Из единственного видного нам окна лился слабый желто-розовый свет, явно не электрический, как будто внутри кто-то жег камин или костер. Я подошел к двери, высокой и на вид тяжеловесной, и постучал.
Человеку, жившему в России на рубеже тысячелетий, понятны те опасения, которые поначалу закрались в наши души. Точнее, они понятны горожанину, не привыкшему высовывать нос за пределы своего узкого круга общения: семьи, друзей, работы. Тому, кто, включая вечером телевизор, смотрит криминальную сводку и на следующий день выходит уверенным, будто маньяки и ???????? только и ждут, чтобы зарезать его в лесу и ??????? в метро. Нет, дорогой мой друг. Куда выше вероятность того, что ты умрешь в автокатастрофе.
Зная, как журналисты любят смаковать шокирующие подробности, несложно представить картину мира, которая складывается у обывателя, не желающего покидать уютную зону комфорта, ограниченную офисом, домом и продуманным туристическим маршрутом. И это при том, что современное человечество пребывает в самой безопасной из когда-либо наступавших эпох. Впрочем, необычность ситуации и нам внушала опасения: что за люди обустроились в глуши, и с какой целью?
Раздались шаги, грохнул тяжелый засов, и в щели слегка приоткрывшейся двери показалось лицо.
– Так-так-так. И кто это у нас тут? – произнес мужчина, слегка растягивая слова.
– Здравствуйте. Мы с другом заблудились в ваших краях. И, как назло, гроза, – будто в подтверждение моих слов сверкнула молния, и раздался удар грома. – Пустите переждать?
– Вас двое? – услышав грохот, он довольно улыбнулся.
– Да.
– Ладно, заходите, – дверь открылась, и мне представилась возможность разглядеть собеседника.
На вид ему было далеко за семьдесят. Лоб разрезали морщины, половины зубов не было, кожа под левой бровью свисала вниз, почти закрывая глаз, и делала лицо подчеркнуто несимметричным. В целом старик выглядел сурово, но по-своему добродушно. Приглядевшись, я понял, что он напоминает мне Циолковского – тот же мощный лоб, седые зачесанные назад волосы, обнажающие залысины. Только глаза его, небесно-голубого, почти василькового цвета, блестели как-то уж слишком воодушевленно, свидетельствуя о сильном нервном возбуждении. Дополняла образ роскошная борода – главное украшение старика, – наполовину седая и доросшая почти до пояса. Она была настолько пышной, что я бы не удивился, увидев в таких зарослях гнездо маленькой лесной птички.
Одежда мужчины была скудна и заметно поношена. С него свисал потертый армейский бушлат, не по фигуре и явно большеватый, и когда старик не придерживал рукава, то руки его становились похожи на крылья. Под верхней одеждой скрывалась белая застиранная толстовка и синие с заплатами спортивные штаны, заправленные в берцы.
Едва за нами захлопнулась дверь, как грянул ливень, затарахтев сотнями маленьких снарядов по крыше и стенам скита. Природа бранилась и бушевала, сопровождая свою истерику грозными раскатами грома.
Помещение, внутри которого мы оказались, представляло собой апофеоз аскетизма и неприхотливости. Бетонный пол, не покрытый ничем, кроме трещин, и стены, оскалившиеся голым кирпичом. Само здание было разделено на две части, проходу между которыми не мешали такие излишества, как двери. Одно из помещений тонуло во мраке. Там же, где находились мы, лишь табуретка, видавший виды матрас, примус и три свечи, огонь от которых и освещал скромное пристанище старика, говорили о том, что здесь живет человек.