Быль о полях бранных
Шрифт:
— Ты прав, о Учитель и Меч Султана! — Потом обернулся к Кудеяр-бею. — Ты... как там тебя зовут, совершил подвиг и заслуживаешь... — опять испуганно обернулся к эмиру. Тот утвердительно наклонил голову. Тогда Мухаммед-Буляк еще не совсем уверенно продолжил: — ...И заслуживаешь награды. Большой награды. Проси, чего хочешь!
— Только прощения за измену, о Грозный Султан, — поднял глаза Кудеяр-бей.
— Ты изменил нам?! — возмутился «грозный султан». — Ты поднял меч на меня и Мамая-беклербека?! Эй, тургауды! — и снова с опаской посмотрел на эмира. Мамай отрицательно покачал
— Если Великий разрешит, — равнодушно сказал беклербек, — я простил бы этого человека: тебе он изменял по моему велению и в интересах дела.
— Да-а?! — разинул рот «великий». — Тогда, что же с ним делать?
— Пусть возьмет наш лучший тумен и поспешит на подмогу мурзе Бегичу. Тот на Урусию пошел. И еще... наградим его ста тысячами динаров, ибо его стараниями повержен наш главный враг — могучий Араб-Шах-Муззафар.
— Да будет так... — не совсем уверенно утвердил «султан». — А что с головой делать будем?
— Ты встань, — сначала обратился Мамай к Кудеяр-бею. Потом хлопнул в ладоши. Вбежал огромный, увешанный оружием воин.
— Марат-батыр, — приказал ему беклербек, — воздень эту голову на копье, и пусть она красуется возле шатра Великого Султана. Пусть наши враги, глядя на нее, знают, что нет силы на земле, способной сокрушить нашу силу!
— Слушаю и повинуюсь, о Великий Беклербек! — проревел тургауд, взял поднос со страшным символом могущества Мамая и, пятясь, удалился.
Кудеяр-бей теперь уже стоял перед троном и почтительно молчал...
После встречи с великим князем Переяслав-Рязанским Олегом Ивановичем на берегу Воронежа Кудеяр-бей неделю не слезал с седла, меняя коней на заставах. В курджуме [150] , наполненном медом, покоилась отрубленная голова мятежного кок-ордынского полководца. Только перед входом в шатер Мухаммед-Буляка Кудеяр-бей отмыл ее от тягучей сладости... Да и слукавил молодой туменбаши: не он отрубил голову поверженному в битве Араб-Шаху. Это сделал сам мурза Бегич, но... отказался от великой чести сообщить об этом Мамаю. На то были у него свои причины...
150
Курдж'yм — подседельный кожаный мешок.
— Иди! Исполняй волю Великого! — резко приказал Мамай.
Кудеяр-бей попятился к выходу.
Беклербек помолчал некоторое время в раздумье, потом насмешливо глянул на «ослепительного»:
— Разреши и мне уйти.
— Да-да! О мой Учитель! — поспешно согласился Мухаммед-Буляк и уже вслед спросил: — Скажи, о беклербек, Идиге-хан все еще стоит перед нами? Следует ли ждать сражения?
Мамай обернулся и ответил снисходительно:
— То Аллаху одному ведомо. У Идиге-хана три тумена отборных воинов. У меня четыре было. Один Кудеяр-бею отдал. Может быть, Идиге-хан, узнав об этом, нападет на нас.
— Надо скорее уходить! — испугался Мухаммед-Буляк.
— Зачем? — приподнял брови Мамай. — Только что килича от него был. Идиге-хан хочет встретиться со мной. Наверное, мира хочет Идиге-хан.
— Дай-то Аллах!..
Мамай вышел. На воле яростно горело солнце. Вдали угадывались горы, оттуда веяло еле уловимой прохладой. Позади стана Мамаева угрюмо высилась башнями крепость Дербент — ключ к Железным воротам, причина раздора между Мамаем и Идиге-ханом. Три года воевали они между собой!
Странная это была война. Ни одного крупного сражения. Хотя войск у обоих в общем и целом по пять туменов сходились. Постреляют из луков, поскачут передовые дозоры друг перед другом с угрозами, поединщиков вызовут, поединщики сразятся, кто-то кого-то собьет с седла, а войска разойдутся. И то ясно: стоит только ослабнуть соперникам — а в крупном сражении без значительных потерь с обеих сторон не бывает, — как могущество их приберет к рукам кто-нибудь третий: Хаджи-Черкес, например, или Мухаммед-Урус. Все это хорошо понимали, и два врага желали примирения. Но не получалось: обоим хотелось твердой ногой стать в Предкавказье, в этом благодатном краю, на одном из главных торговых путей того времени, на мягких пастбищах с обильными водопоями...
Настало время встречи. Мамаю подвели коня. Серый в яблоках крупный иноходец взял спорой рысью. Эмир сидел на нем сгорбившись. Он был так же просто одет, как только что в шатре Мухаммед-Буляка. Мамай оглянулся: следом скакала личная охрана из сотни могучих тургаудов. А вдалеке степь клубилась до неба: то тумен Кудеяр-бея лихим аллюром летел тысячеверстным путем на север, на Русь, на подмогу темнику Бегичу...
Оставшиеся тумены стояли в боевом строю. Не слышно было обычного гомона ратного стана. Над полем нависла та предгрозовая почти тишина, которая всегда сопутствует сражению. Никто ведь не ведал: то ли сегодня как всегда поскачут передовые дозоры, красуясь, постреляют друг в друга и... А если именно сейчас сойдутся в смертельной схватке все шесть туменов вооруженных всадников. Ярость заполнит поле брани, падут в кровавом месиве тысячи здоровых и сильных людей. Заплачут в далеких юртах матери и жены...
Там, где проезжал Мамай, шум приветствий сопровождал его. Воины с надеждой взирали на своего предводителя...
Идиге-хан — высокий, поджарый воин — соколом сидел на золотистом ахалтекинце. Сверкала на нем самоцветами и золотом боевая одежда и оружие. Так же богато был убран конь.
Остановились посреди поля на равном удалении от своих войск. Сошли с коней, приблизились друг к другу, поклонились, приложив каждый правую ладонь сначала ко лбу, потом к сердцу. Помолчали.
Первым заговорил Идиге-хан:
— Готов ли славный батыр Мамай-беклер-бек выслушать меня? — Почтение угадывалось во всей позе гордого удачливого хана.
— Я слушаю сиятельного потомка Потрясателя Вселенной, — так же почтительно отозвался Мамай.
— Тогда присядем?
— Я в воле твоей.
— Эй, дастархан-баши! — крикнул Идиге-хан.
Из свиты его воинов выбежал человек в сопровождении двух юношей. Руки их были заняты.. .
Скоро в поле была расстелена скатерть для трапезы и уставлена немудреными яствами богатырей.