Была у Егора «Красавица»
Шрифт:
Лучше бы сразу уехали. Ходит по дому, стены гладит, слёзы на глазах. И по усадьбе ходила, но не трогала ничего, ещё нельзя, душа бабушкина здесь.
А сегодня выдала – не будем продавать дом. Деньги уплывут, а завести такое хозяйство – никогда не заработаешь. И не где-нибудь, а на родине, где и деды твои жили, и прадеды. Говорит, уволюсь. Вот Нюра, соседка, тоже медсестра. Работает сутки через двое, и дом в порядке, и стаж, и зарплата, какая-никакая.
Вернулся к маме, надо же решить, в конце концов:
– Мне же
– Вот уйдёшь в свою Мореходку, а мне куковать одной в городе! Здесь хоть на людях. Квартиру сдадим, деньги будут, дом отремонтируем, забор поставим новый.
– Ты как хочешь, а я эту зиму в городе. Вот поступлю, уйду в общежитие – хоть сдавай квартиру, хоть продавай, мне без разницы.
– Как это – без разницы? Вырастила сыночка, выучила. И не нужна мать?
– Что ты мам, не плачь! За бабушкой плакала и снова…
– Вырастила сыночка!
Не выдержал Ромка, сбежал. Шёл по широкой улице. Умные были предки, с размахом строились. Улица была пуста, ни людей, ни машин. Скучно…
В городе только свисни, его команда, школьные друзья, Костик, Валерка и Тимур, тут как тут. Все в тельняшках круглый год, и все – в Мореходку. Нашли бы, чем заняться!
В станице не друзья – приятели, Мишка, Серёжка и Витёк.
Он рассказывал им про Мореходку. И Мишка, и Серёжка слушали, раскрыв рты. А Витёк – не на того напали! Был он, что называется, красавец писаный, рослый, светлый чуб вьётся, глазищи голубые, чёрные брови в разлёт. Ресницы, как у девчонки. И петь, и плясать, и гитара, и аккордеон – просить не надо. На всех школьных вечерах заводила, первый парень на деревне. И прозвище прилипло – Артист. Ни в какую Мореходку его не заманишь.
На их пляже тоже пусто. Наверно, помогают дома по хозяйству, в станице всегда найдётся работа для четырнадцатилетнего парня.
Сбежал под горку, разделся, легко доплыл почти до середины. Полежал на спине, отдаваясь течению. Потом повалялся на ещё прохладном песке.
Одному скучно… Поднялся на косогор, огляделся. Вниз по течению у причала стояла «Красавица». Уже не белоснежная с синей и красной отделкой, как раньше. Белая краска пожелтела, цветная облупилась. Но издали всё равно выглядела красавицей.
А если посмотреть в другую сторону, можно было бы увидеть на мысе одинокую фигуру деда Егора. Но Ромка в ту сторону не смотрел.
Глава 4
Поднялся Егор в шесть, как обычно. Выпил молока с хлебом и пошёл, как он говорил, подышать рекой. Скамейку взял с собой.
Мыс был его обычным местом с тех пор, как ноги не позволяли дойти до причала и спуститься на «Красавицу».
Дон отсюда был виден весь – вниз к устью со всеми рукавами, островками и отмелями, и у дальнего причала стояла его «Красавица», второй год на приколе без хозяина.
Издали его слабые глаза не видели ни пожелтевшей белой краски, ни облупившейся синей, ни ржавчины. Она виделась ему такой же прекрасной, как давным-давно, когда он вывел на борту по трафарету её русское имя.
Почти никто не помнил в станице, как вернулся с войны Егор Куликов. Мало, кто вернулся. Приходили пешком с пристани, приезжали на автобусе из города. Каждого встречали радостно всей станицей. Плакали о тех, кто уже не вернётся.
Егор пришёл своим ходом по Дону на какой-то ржавой посудине со вмятиной на борту. Название не по-нашему, но и не по-немецки.
– Где взял?
– Где взял, там уже нету.
– Хоть как зовут?
– «Красавица».
– Ну, нашёл красавицу! Из металлолома вытащил?
Тельняшку не снимал, так и носил под рубахой. А когда в праздник надел китель с орденами, ахнула станица. Без наград никто не возвращался, воевали казаки, так уж воевали. Но столько! И звезда Героя.
Невест было в станице – только выбирай, и девчата подросли за войну, и вдовы остались. Пошёл к невесте друга своего, Степана, что погиб в сорок третьем.
Зря пришёл. Не верила Антонина похоронке, год ждала после Победы, пока перестали возвращаться с войны станичники. Но ходил, пока выходил.
Тихая стала Антонина, а до войны первой певуньей, хохотушкой была. И мучила Егора заноза – не любит его, уступила, приручил заботой и вниманием. И спросил как-то, после полстакана для храбрости:
– Помнишь Степана?
– Помню, – ответила коротко.
А годы спустя пришёл как-то за полночь со своей «Красавицы». Провела рукой по белым его волосам:
– Не бережёшь себя, не жалеешь. А случись что, я ведь дня не проживу!
– Что ты, никогда тебя не оставлю, зубами – за жизнь.
Вот и всё объяснение.
Оттаяла Тоня. У Егора сердце зашлось, когда вдруг запела одна в горнице. А уж когда из роддома привёз с маленьким Антоном, на колени встал.
Пошёл работать в Ремонтные мастерские. Восстановился в институте, откуда взяли на фронт, перешёл на заочное.
Одна Антонина и знала, как ему давалась и работа от темна до темна, и учёба. И возился со своей «Красавицей» в любую свободную минуту.
Ржавая была, без палубных надстроек, а ход отличный. Лодки в станице – у каждого двора, рыбы в Дону немеренно, но катер есть катер. Уходил далеко вверх по Дону, ни у кого такого улова не было. Вёз в город на базар.
Подняться два квартала от причала, и вход прямо в рыбные ряды. Рыбу привозил свежайшую, цену не заламывал, раскупали в два счёта.
С деньгами за пазухой ехал на толкучку. Больше негде было достать ни провод, ни крепёж, ни нужный инструмент. А ему даже сварка досталась, правда, не новей его «Красавицы». И уступил продавец мастеровому человеку, пошёл на рассрочку.