Быть на-чеку!
Шрифт:
«Глухонемой»
На территории военного завода был задержан неизвестный человек. Он оказался глухонемым.
Жестами и гримасами он объяснил в районном отделении НКВД, что на заводскую территорию попал случайно. Бродяжничая и нищенствуя, он подыскивал себе место для ночлега и незаметно забрел сюда.
Объяснения эти казались явной выдумкой. И, тем не менее, не было никаких улик, не было ничего, чем можно было бы доказать, что человек пробрался на завод с иными целями.
Следователь бесплодно провозился с задержанным более двух часов. Наконец, пришло распоряжение освободить глухонемого.
Следователь вторично вызвал к себе глухонемого, задал ему еще несколько вопросов и, не получив никакого ответа, кроме бессмысленного бормотания и беспомощного мотания головой, громко заявил:
— Ну, ладно, получено приказание освободить, сейчас принесут ваши вещи. В другой раз, смотрите, не болтайтесь по заводским территориям.
Потом то же самое попытался объяснить знаками.
Глухонемой сидел безучастно и только позднее, когда стал разбирать жестикуляцию следователя, радостно забормотал что-то и закивал головой.
Глухонемой был отпущен.
Весь день он бродяжничал по городу, толкался на рынке, прося милостыню. Поздно вечером побрел на окраину. Постучал в окно маленького, покосившегося домика и скрылся за скрипучей, обитой войлоком дверью. А через два часа из домика вышел немолодой мужчина, в длинном старомодном пальто и кепи. У мужчины были рыжеватые усы и такая же маленькая бородка.
Торопливым, размашистым шагом он шел по направлению к вокзалу.
Предъявив билет, мужчина прошел на перрон. Поезд уже готовился отходить. Раздался второй звонок. Медленно поползли зеленые вагоны. Мужчина сидел в купе и курил. Вытащил книгу, стал небрежно перелистывать, затем отложил ее, задумавшись, смотрел в окно.
— Позвольте закурить, — к нему тянулся с папиросой сосед.
— Пожалуйста.
Рука соседа по купе, держащая папиросу, сделала быстрое, неуловимое движение, и рыжеватая бородка услужливого мужчины легко отделилась от лица.
Мужчина испуганно рванулся в сторону, руку быстро опустил в карман.
— Тише, без суеты, глухонемой! — остановил его спокойный, предостерегающий голос сверху.
Черный зрачок нагана уставился в голову.
«Глухонемой» оказался опытным, старым шпионом иностранного государства. Он пытался пробраться на военный завод с диверсионной целью.
Зорька
Когда человеку исполнилось только десять лет, трудно сказать, что он молодо выглядит. А вот к Зорьке подобное определение полностью подходило.
Бледная, худенькая девочка с двумя косичками, немного курносая, с большими голубыми глазами, она казалась моложе даже своих десяти лет.
Ребята любили Зорьку. Училась она хорошо, была активной пионеркой, имела подругу, с которой делилась своими маленькими тайнами.
Но был у Зорьки один секрет, который она никому не открывала. Зорька отчаянно боялась метро, вернее, движущейся лестницы — эскалатора.
Трусость, ничем необъяснимая и непонятная, но справиться с нею, одолеть ее Зорька не могла.
Трепет испытывала она каждый раз, приближаясь к эскалатору. Никогда не решаясь ездить одна, девочка судорожно прижималась к человеку, который бывал в это время с нею.
Она широко открывала свои и без того огромные голубые глаза и почти не дышала во время плавного, медленного спуска или подъема.
В семье Зорька росла одинокой. Она редко видела мать, добрую женщину, весьма посредственную артистку драматического театра, редко видела и отчима, крупного хозяйственного работника.
Мать любила Зорьку. Но неуравновешенная, нервная, она относилась к дочери неровно. Часто, порывисто обняв Зорьку, внезапно отстраняла ее от себя, восклицая:
— Ну в кого, в кого ты такая прозаическая?.. Нет! Артисткой ты не будешь… Рот… нос!.. В тебе нет ничего от матери, ты копия Алексея.
Зорька уже привыкла к этим монологам матери. Она терпеливо выслушивала их и, когда мать задавала вопрос: «Ну в кого ты такая?» сама спешила ответить: «Я прозаическая, я копия папы Алексея».
Папа Алексей… Это было давно. Шесть лет назад отец Зорьки, посланный партийной организацией на хлебозаготовки, погиб от кулацкой пули.
Зорьке тогда было всего четыре года. Но память об отце, таком простом, веселом, у нее осталась яркая, незабываемая.
Приближались летние каникулы. В зелень одевались московские парки и сады.
Сегодня занятия кончились раньше обычного, не было последних двух уроков.
— Зорька, пошли домой! — позвали ребята, и шумные улицы приветливо, солнечно встретили группу школьников.
Когда девочка позвонила в квартиру, открыл дядя Федя, отчим Зорьки.
— Дядя Федя, вы уже дома?
— Зорька, что так рано?
Изумились почти одновременно. В голосе отчима слышалась чуть прикрытая досада.
— Вот, что, девочка, приехал я со службы пораньше. Ко мне один знакомый должен притти. Мы будем работать, а ты иди погуляй. Погода хорошая, теплая, а здесь ты будешь нам мешать только. Иди, Зоренька, погуляй.
Он ласково ее выпроваживал, полуобняв за плечи.
Зорька была рада побегать одна. Она только положит книжки. Вприпрыжку бросилась к себе в комнату. И почти тут же прозвучал звонок.
Здесь дядя Федя сделал вещь, непонятную для Зорьки, разжегшую ее любопытство. Прежде чем открыть звонившему, он подошел и захлопнул дверь ее комнаты.