Бывшие. Мне не больно
Шрифт:
— Пф-ф! Вот еще!
А сама чувствую: он знает все. Не скрыть за колкостями ничего.
— Жди меня, рыжая, и я вернусь. Почти закончил. Тут проблемы возникли, уж думал, не разрулю. Но получилось все.
— Это хорошо. А у нас ирисы зацвели. И акация. А еще тут очень тепло.
— А мне тепло от твоего голоса, — без насмешек, без масок.
И это правда как ножом по сердцу. Губы дрожат. Ну вот, давай, разревись тут еще, дурында!
— Поедем на море? — спрашивает севшим
— Я к бабушке с мамой уезжаю, они ждут.
— Без вариантов?
— Прости, — вздыхаю. — Я обещала бабушке.
— Бабуля мировая у тебя, — с теплотой в голосе.
Про мать ни слова. И я молчу. Потому как что сказать, понятия не имею. Он все видел и понял. А я вот двадцать восемь лет уже ничего понять не могу.
Мне бы просто сказать пару слов, чтобы правду почувствовать.
— Когда в кондитерской приступаешь к работе?
— Как вернусь. Там сотрудница как раз последнюю неделю дорабатывает.
— Не жалеешь, что решилась на изменения? — интересуется настороженно.
— Нет, — отвечаю уверенно. — Слав, я же ведь пошла в эту сферу только из-за Сони.
— Как это?
Вздыхаю.
— Я потеряна была. На распутье. Куда идти? Столько дорог, а страха еще больше. Одно знала: по специальности работать не смогу. А тут она. Говорит, как здорово было бы, если бы я фотографировала, а ты фотошопила! Вот и все. А сейчас чувствую — в правильном направлении иду.
— Рад это слышать, морковка. Но чур первый твой торт — мой.
— Твой-твой. Ты только вернись…
— Вернусь, рыжая. Вернусь.
Собираю вещи. Беру побольше, потому что планирую провести с семьей почти неделю. Василия оставляю к Соне. Особенно этому факту радуется Дима. Как всегда еду в деревню на автобусе. Духота — жесть. Кондей не работает, обмахиваюсь газетой, услужливо отданной дедушкой по соседству.
На автовокзале привычно никто меня не встречает. Бабуля пешком так далеко не ходит, а мама… мама тоже так далеко не ходит. Из-за меня так точно.
Трясу головой, бреду с толпой через пролесок. Нормальная дорога есть, но так быстрее. Да и тенек — хорошо… Толпой выходим к поселку, разбредаемся в разные стороны.
Захожу во двор. Окидываю взглядом местность. Красота — все вокруг зеленое, сочное стоит. С улыбкой захожу в дом. Бабушка спешит обниматься, делится новостями.
— Ты лучше скажи, как твое самочувствие?
— Да что будет мне? — машет рукой. — У меня, Нюшенька возраст такой, что каждый день да болит что-нибудь. Не привыкать.
— А мама где? — В доме тишина.
— Так она это, к соседке пошла. У них там посиделки.
— Посиделки, — эхом.
Бабушка тяжело вздыхает.
— Прости ты меня, — на глазах у
Подрываюсь к ней, обнимаю так крепко, как могу.
— Бабуль, ты чего? — сама уже реву.
— Беспомощна я, Танюша. Не получается у меня.
— И не надо, бабуль. Разве можно заставить? — мой голос дрожит, вибрирует.
— Глупая, глупая она, — роняет голову ко мне на плечо.
Плачем. Вдвоем. А что еще остается делать, когда действительно не заставишь любить?
Глава 29. Я невозможно скучаю, я очень болен, я почти умираю
Слава
Трясет нещадно. Самолет будто вот-вот развалится прямо в воздухе. Цепляюсь за образ рыжей, вижу ее конопатое лицо и зеленые глаза. Закрываю глаза. Дождись меня, девочка, дождись. Тряска заканчивается.
Садимся несколько жестко, но и на том спасибо. Народ аплодирует и спешит в давку, чтобы свалить отсюда поскорее. Понимаю их.
Снова меня встречает Ромка.
— Брат! Ты не брат, а Будулай! На Дальнем Востоке что, ножниц нет в магазинах? — ржет над моей небритой мордой и отросшими волосами.
— Знаешь, какая там холодрыга? Я утеплялся как мог! — улыбаюсь, обнимая брата.
— Так лето ж! — Ромка открывает рот от шока.
— Это у вас лето! А там — Дальний Восток, так-то!
— Погнали! Батя ждал тебя на прошлой неделе.
— Форс-мажор, — развожу руки в стороны.
— Понятно, — подхватывает мой чемодан и кидает его в багажник.
Водитель везет нас в офис, а я, как реально какой-то дикарь, рассматриваю город. Отвык я от цивилизации, хотя на Дальнем Востоке с этим проблем нет, но все же жизнь иная.
— Ты как там на чужбине, не заскучал? — косится брат на меня.
Доходит не сразу.
— Я не бухал.
— А я не об этом спрашивал.
— Ну да.
— Да ну.
Вот и поговорили. Злиться мне нельзя — обычная тревога за меня. Тревога и недоверие. Винить семью в этом нельзя. Сам виноват, никто в глотку не вливал.
— Скулил в подушку от тоски, вот и все, — отвечаю как можно добродушнее.
— По рыжей своей тосковал? — Ромка лукаво сужает глаза.
Усмехаюсь, не отвечая.
— Молчишь, морда волосатая? — ржет. — Молчи-молчи. У тебя даже сквозь растительность все видно. — Водит пальцами в воздухе возле моего лица. — Всё-о-о тут написано.
Смеюсь. Лицо Тани перед глазами постоянно. Фотки ее затерты до дыр. Знала бы, что я делал с ними… врезала бы. Но что поделать, се ля ви. Я там на подножном корму был. Инет говно, порно не тянет. Да и нахера инет, когда она везде мерещится и во снах приходит каждую ночь.