Бывшие. Мне не больно
Шрифт:
Женщина указывает пальцем на стол, и я ставлю туда пакет.
— Что ж, пойду я.
— Постой, — а голос у нее… мама…
Мурашки по рукам, и волосы на загривке шевелиться начинают. Сглатываю.
— Садись.
И я, как завороженная, сажусь. Наблюдаю за Кузьминичной, которая что-то колдует на кухне. Кидает травку в глиняную чашку, заливает ее кипятком.
Слежу за всем, как за фокусом, хотя по факту ничего необычного не происходит. Она просто хочет напоить меня чаем. Это. Просто. Чай.
Упускаю момент, когда
И чудится мне, будто на улице птицы петь перестают, да и темнее становится, хотя солнце в зените. Будто замедляется все, и я вместе с этим миром.
Сердце так отчаянно бьется, что, кажется, этот гул слышит даже хозяйка дома. Горло схватывает спазмом. Это все от лукавого! Дура Светка, настращала меня. И я повторяю, как мантру: все порядке, мне не сделают больно.
Женщина сокращает расстояние между нами в два бесшумных шага и протягивает глиняную чашку, а я, завороженная, принимаю ледяными руками горячую посудину.
— Пей, — взгляд ее прожигает.
И я пью, не задавая вопросов. Жадными глотками, потому что от всей этой атмосферы горло сухое, будто за всю жизнь ни разу не знало воды. Вкус странный, с преобладанием горечи, совсем мало сладости. Жидкость попадает в тело, и сразу же разливается тепло внизу живота, даже спазмом сводит.
Сглатываю, со страхом глядя на Кузьминичну:
— Что вы мне дали?
— Отвар. Чтобы ночью не замерзла.
Что это я вижу?! Улыбку? Она реально улыбается. Совсем чуть-чуть, лишь уголками губ, но это улыбка. Надо валить.
— Спасибо, — встаю.
— Не спеши.
Берет со стола кувшин, в котором стоит красивый букет из полевых трав. Свежий, видно, что сорван совсем недавно. Кузьминична разбирает его на столе, задумчиво перекладывает веточки из стопки в стопку и приговаривает, не глядя на меня:
— Ромашка — чистота и верность. Василек — красота. Мальва — любовь. Тысячелистник — свобода.
Перевязывает пучок красной лентой, а мне вновь чудится шепот. Кузьминична протягивает мне букет.
— Вплетешь сегодня в венок.
— С-спасибо, — сглатываю.
Откуда она узнала про то, что мы с девочками собрались сегодня отправиться к пруду на празднование? Ворожея!
Ой, дурында! Наверняка она услышала, как я со Светкой говорила. Надумала, накрутила уже с три короба. Домой! Домо-о-ой! Сейчас же.
— До свидания.
Разворачиваюсь, чтобы сбежать из этого места. В дверях торможу, будто натыкаюсь на невидимую стену.
— Я буду ждать тебя, — мне в спину.
Меня? Куда? Зачем?
Оборачиваться ссыкотно, будто я не взрослая девка, а десятилетка, которая реально верит в чудищ! Именно поэтому я трусливо сбегаю, не в силах поборать страх.
А через пару часов мама принимается меня отчитывать:
— Вроде девка взрослая, а веришь в какую-то дребедень!
— Мам, да мы просто с девчонками повеселимся.
— Лучше б назад в город поехала да мужа нормального нашла, чем с деревенскими девками дурью маяться! — мама так демонстративно фыркает, что я, не сдерживаясь, закатываю глаза.
Нет, вот обязательно мне настроение портить? Господи, да мы просто костер с девчонками пожжем на берегу, сосиски пожарим да по стаканчику вина выпьем. Преступление — жесть.
— Ой! — бабуля упирает руки в боки. — Давно ль ты забыла, что сама девка деревенская?
Бабулю лучше не злить, да. Она вообще мировая, но раз в год, как говорится, и палка стреляет. Да так, что спасайся кто может.
— Я мужа никогда не искала по прудам да по речкам — и не собираюсь! — гордо.
— А вот лучше бы сходила хоть раз, сухоцвет свой в реку закинула! — мама ахает, а я зажимаю рот ладонью. — Может, кто путный бы нашелся и на старую деву!
— Мама!
— И не надо мне тут мамкать! Пилит, пилит, пилит! Господи, да когда ж у тебя силы-то пилить закончатся и ты своей жизнью займешься?!
— Вот не надо сейчас про мою личную жизнь! — срывается и уходит.
Тут же возвращается, ставит руки в боки и окидывает меня недовольно взглядом:
— Хочешь искать приключения на собственную задницу — валяй! Только знай: ни одной приличной девушки там сегодня не будет! Все шалашовки подзаборные, и ты такой же будешь, если пойдешь!
Открываю рот, не в силах как-то ответить на это. Обидой жгучей накрывает, что завыть в голос охота.
— Уж лучше шалашовка, которая любовь и ласку мужскую знает, чем как ты — каменный алтарь для поклонения! — бабулю тоже срывает.
Встает, повторяет позу мамы: руки в боки, глаза прищурены. А посреди всего этого я — в белом сарафане-ночнушке с букетиком Кузьминичны. И как их одних оставить? Поубивают друг друга ведь.
Вообще бабуля моя в сторону мамы при мне никогда выпадов таких не делала, сейчас то ли накипело, то ли меня стесняться перестали.
— Да ну вас! — мама, махнув рукой, уходит.
С грохотом закрывается дверь в ее спальню.
— И не хлопай мне тут дверьми! — летит вдогонку от бабули.
Хватаю ртом воздух, только сейчас понимая, что все это время реально не дышала. Бабушка рвано вздыхает и смотрит на меня с теплотой:
— Ты иди, Нюшенька. Повеселись там. А мать свою не слушай — она собственными руками свою жизнь запустила, а теперь виноватых ищет. Глупости все, что она говорит. Иди и не спеши обратно домой.