Бывшие. Мой секрет
Шрифт:
— Счастливо, — с улыбкой бросает мне.
Борзый. Когда к сотрудничеству склонял, не так лыбился…
— Пока, Кирилл! — машет ручкой Ева.
— Пока, — отзываюсь эхом.
Остаюсь сидеть один. Тупо таращусь на тарелку перед собой — желание есть пропало, ушло вместе с Евой.
Заметив это, улыбчивая хостесс интересуется, все ли в порядке с блюдом.
— Да, — оживаю. — Просто аппетита нет. Счет принесите, пожалуйста.
Оставляю щедрые чаевые и сваливаю из ресторана.
Подходя
— Вы возвращаетесь? — спрашивает вместо приветствия.
Не знает еще…
Глубоко вдыхаю, настраиваясь.
— Еву забрал Гладких. Мы случайно встретились в ресторане. Прости…
Я слышу, как она ахает, но ничего не говорит. Просто скидывает вызов.
Заслужил, че…
Глава 41. Полнейшая катастрофа
(POV Рита)
Завершив разговор с Кириллом, я зависаю.
Сижу, застыв в одном положении и слепо пялюсь в воздух перед собой. В голове приглушенный шум, будто в соседней комнате включили фен.
И Апатия. И безысходность.
Но страха нет. Глупо бояться того, что уже случилось.
И раздражения на то, что все так неожиданно, так невовремя открылось, нет тоже.
Потому что "время" для моего признания Диме не наступит никогда.
Не в смысле, никогда не признаюсь, нет, но и подходящего момента буду ждать долго. Его не будет. И, скорее всего, не будет и признания.
Поэтому, может, так и к лучшему.
По крайней мере, больше не придется его обманывать.
"А я считаю, что ты просто ищешь оправдания своему Кириллу", вмешивается язвительный внутренний голос. "Типа он снова ни в чем не виноват. Подставил тебя и слился одну разгребать это д… добро".
Я не спорю с собой — это же тоже глупо.
Я готовлюсь к разговору с Димой. Не придумываю, как оправдаться перед ним, не сочиняю жалостливые небылицы, не собираюсь всю вину сваливать на Потемкина.
Ведь не Кир ему врал. И меня никто не заставлял. Я сама…
И сейчас я сама должна посмотреть в глаза своему мужчине и честно сказать… Что?
Все то, что побудило меня скрыть от него правду? И про то, что сама хотела забыть, кто настоящий отец Евы, и что не хотела, чтобы Дима чувствовал себя уязвимым перед реальным отцом, и что просто струсила.
Я столько раз проговаривала все свои причины про себя, что без труда смогу повторить их вслух.
Без труда ли?
Мышцы ног пронзает сильная боль — от длительного сидения на коленях они затекли. Поднимаюсь и только тогда замечаю, что уже изрядно стемнело, а значит, прошел не один час.
Где же Дима с Евой?
Меня затопляет волной тревожности, но тут же в дверь звонят, и, выдохнув, я лечу открывать.
—
— Не ожидала? — сухо спрашивает она, и хмурое выражение лица — второй повод мне удивляться.
Ни радостной улыбки, ни приветливости. Она смотрит на меня так, как в детстве, когда уличала меня во вранье. Нет, даже хуже…
При взгляде на нее в памяти всплывает тот единственный раз, когда я видела ее вот такой: осуждающей, разочарованной и даже уязвленной. Обиженной, что я не оправдала надежд.
Это было, когда мне было девять, я без спросу надела ее украшения и вышла в них во двор. Я хвасталась подругам и даже давала примерить всем желающим, пока нас не застукал папа…
Он вежливо поздоровался со всеми, а потом взглядом велел мне идти за ним, и дома они вдвоем устроили мне порку молчанием. Продолжительную и болезненную. Оставляющую глубокие следы.
Зато я отлично усвоила тот урок, запомнила на всю жизнь — и помню до сих пор! — и больше никогда не взяла ничего чужого.
Я благодарна родителям за то показательное наказание. Но сейчас…
Что я сделала? Какой дала повод?..
— Что случилось, мама?
— Это я у тебя хочу спросить, дочь, — поджимает губы в явном недовольстве мной.
Я начинаю злиться. И волноваться.
— Ты можешь без загадок? — срываюсь на повышенный.
— А ты? — резко парирует, и, прежде чем она говорит следующую фразу, я захлебываюсь от внезапной догадки — она знает. — Ты не могла обойтись без того, чтобы обманывать нас с отцом? Скрывать столько лет, что Ева — дочь этого проклятущего Кирилла?!
— Как ты узнала? — вырывается у меня, и я тут же замолкаю, быстро осознав, что это неверный ответ на ее вопрос.
— Значит, ты не отрицаешь, что отец — он? — ее недавняя ярость словно сдувается.
Секунду назад мама пышела праведным гневом и сыпала обвинениями — справедливыми, нельзя не признать, — а сейчас выглядит опустошенной и потерянной. Как ребенок. Или одинокая старушка, но моя мама еще совсем не старая!
Это моя правда дается ей с трудом.
Прости, мамочка!
— Не отрицаю, — признаюсь, опуская глаза в пол.
Нет сил смотреть на нее такую.
Мама опускается на кожаный пуф у двери, почти падает на него, будто у нее тоже нет сил. Вдруг закончились.
Я понимаю, как ранила ее эта новость. И что лишь ярость поддерживала ее, придала силы, чтобы прийти ко мне и прочитать ответ в моих глазах. Она надеялась, что он будет отрицательным.
Что я опровергну нелепую, невозможную ложь, которую ей донесли… Кстати, кто?
Опускаюсь на корточки перед ней, кладу руки ей на колени. Поднимаю голову: