Бывший. Сжигая дотла
Шрифт:
– О, да! Ты бы видел лицо Инги, которая смотрела на то, как ты дерешь ту девку.
– Что? – кровь разом отливает от сердце, оно замирает пустой тряпочкой, пропуская удары. В груди образовывается черная дыра.
Блядь, все еще хуже, чем я думал.
Чудо, что Инга до сих пор со мной разговаривает. Это будет сложно, вернуть мою девочку, но я справлюсь. Остается передавить сначала всю гниду вокруг.
– Да, я показала Воловецкой, что тебе норм без нее, что ты вернулся к прежнему образу жизни, что ты о ней не тоскуешь... Знаешь, мне правда понравилось
– Ты – дрянь! – меня выжигает изнутри желание стереть самодовольную улыбочку Маськи, но я не могу поднять на нее руку, и это раздирает меня на части.
– А что не так? – делано удивляется она. – Я же твой член руками в ту дырку не вставляла. Ты все сам. Все пыжишься доказать, что ты не такой, как отец, а на самом деле от осинки не родятся апельсинки. Ну хоть не одна я, скрепя зубами, смотрела, как ты ебешь другую.
– Ну конечно. А ты хотела, быть на ее месте? – яд в моем голосе достигает цели, красивое кукольное лицо Маськи искажает злая гримаса, достал. – А я-то думал, мы – семья.
– Мы не семья. Я не твоя сестра. Только ты предпочитаешь от этого отмахиваться, – выплевывает она.
– После того как я уехал, ты не остановила это, – припечатываю я. – Не знал, что ты настолько гнилая.
Маська вздрагивает.
– А зачем? Да и не я начинала все это. Зачем портить чужую игру если она мне на руку?
– Инга ничего плохого тебе не сделала. За что ты с ней так?
– Мне надо было, чтобы она свалила, провалилась сквозь землю, чтобы ее не было рядом, когда ты вернешься. И ты ошибаешься! Она забрала тебя у меня. Поначалу я думала это у тебя пройдет, но потом поняла, как ты серьезно вляпался.
– Маська, ты кукушкой поехала? Меня у тебя никогда не было!
– Блядь, Дим! Потому что ты прячешь голову в песок, как гребаный страус! Ты даже сейчас называешь меня детским именем! Какая я тебе нахуй Маська? Я – Маша. Маша Кравцова! Не Маська Горелова!
Пытаюсь разглядеть в лице сестры хоть что-то человеческое, и не удается.
– Я тебе доверял. И зря. Ну ты и мразь. Ты подло нагадила Инге, но плохо сделала мне. Инга сильная, она справится. А я без нее нет.
Маська отворачивается от меня, кривя губы.
Но ведь это не все. Нутром чую. Маська всегда добивает до конца. Она не могла остановиться на полпути.
– Чего еще я не знаю? – прессую я.
– Откуда мне знать? – равнодушно смотрит на меня.
Хватаю стакан с остатками минералки со столика и, размахнувшись швыряю его в стену за ее спиной. Он разлетается почти стеклянной пыль, осыпая ее Маску и оставляя мокрое пятно на обоях, медленно пропитывая их.
– Что еще ты сделала? – голос уже похож на звериный рык, я и сам с трудом различаю слова в нем.
Дрожащей рукой Маська подтягивает к себе пачку сигарет и, нервно щелкнув несколько раз зажигалкой, закуривает.
Поняла, сучья дочь, что в этот раз ей с рук не сойдет. Она укусила члена стаи, свои семьи. Сейчас я еще ее слушаю, поэтому сдерживаюсь. А потом выбью предательские зубы. Фигурально. Но, блядь кусаться она больше
– Что. Ты. Сделала.
Дрянь собирается с духом, но мое терпение кончилось.
Я не выдерживаю и подлетаю к ней, хватая за волосы.
Маська даже не пикает. Еще бы! Вот мать ее таскала ее за волосы от души, а я просто привлек внимание.
– Открой рот и говори.
Сдавленный голос и слеза, выступившая у нее на глазах, меня не трогают.
Инге пришлось хуже.
– Я дала ей понять, что ты автор того, что творится с ее жизнью.
– Какая ты сука!
Глава 28
Инга
В квартире Тамары Львовны я сбрасываю лодочки и, немного стыдясь за тайное удовольствие, босыми ногами шлепаю по теплому паркету на кухню, где уже что-то гремит и позвякивает. Светло-желтые обои даже в пасмурную погоду создают иллюзию солнечного дня. Я как будто впервые за последние шесть месяцев выхожу из подвала на свет, даже воспаленным глазам немного больно.
Шмыгая покрасневшим носом, пристраиваюсь за столом и слежу за неспешными движениями хозяйки.
– Замерзла? Сейчас пить чай будем. С ватрушкой.
У меня в носу щиплет, настолько уют этой квартиры в диссонансе с раздраем в моей душе, где собралась гроза и никак не прольется, смывая тяжелые давящие тучи.
Мне нравится дома у Тамары Львовны: несмотря на то, что сын ей сделал потрясающий ремонт по последнему слову, здесь все равно сохраняется какой-то кусочек прошлого, доброго и трогательного.
– Ну чего ты, как неродная? Руки мой. Сейчас накрою.
Я послушно отправляюсь в ванную, а, вернувшись, застаю на столе шикарный чайный сервиз. Белый с нежными розами.
– Не жалко? – спрашиваю, потому что мне кажется, если я возьму его в руки, обязательно что-то пойдет не так. Я что-нибудь сломаю.
Это же так легко, что-то сломать. Например, меня саму…
– Милая, чего его жалеть? – веселится Тамара Львовна. – Это всего лишь чашки. Черепки. Моя бабка держала потрясающий фарфоровый сервиз в шкафчике и никому не позволяла им пользоваться, пока в одну из ночей крепления от времени не расшатались, и шкафчик это не рухнул. И новенький сервиз превратился в груду осколков, так ни разу и не послужив, и не принеся удовольствия. Ты понимаешь, о чем я?
Я киваю, но глубокий философский смысл меня не трогает. Я, скорее, как тот самый ящик с расшатанными креплениями, внутри которого остались лишь осколки.
– Рассказывай, что стряслось, – требует Тамара Львовна, наливая из заварочного чайника красноватый чай с терпким запахом.
Мнусь.
Не хочу вываливать на нее все, она и половины не знает.
Тамара Львовна встала на мою сторону, когда бабки в подъезде устроили мне трэшатину. В один момент они собрали почти митинг перед дверями квартиры, кричали мне гадости, обещали выжить, угрожали ежедневными ментовскими проверками, чтобы закрыть бордель.