Ц-41. Из записок разведчика
Шрифт:
— Хорош, — шептал надо мною сосед. — И до вас добрались… Но вы, конечно, не сознались? Правильно сделали… Большевики не должны сдаваться.
Я снова попросил его замолчать.
— Мне не в чем сознаваться…
Так продолжалось три дня.
На четвертый меня привели к какому-то капитану.
Я сразу же, как только вошел к нему, потребовал свидания с Хельвигом.
— Сейчас исполним вашу просьбу, — ехидно улыбнулся он мне и отдернул портьеру, закрывающую дверь. На пороге стояла пожилая женщина. Все лицо ее было покрыто ссадинами, синяками, кровоподтеками. На седых висках ссохлись сгустки крови. В глазах нечеловеческая мука — злая, пугающая. Она взглянула на меня. Я чуть не вскрикнул от удивления. Передо мной была Марта. Та самая Марта, которую всего несколько недель назад мы с Усовым отправляли в тыл к врагу. «Все, значит немцы раскусили наш орешек», — подумал я про себя.
— Узнаете? — спросил ее капитан и ткнул пальцем в мою сторону.
— Нет! Впервые вижу, — спокойно ответила Марта.
Наступила длинная, томительная пауза.
Вдруг отворилась дверь и на пороге появился адъютант Хельвига.
— Господин Ильин! Как вы сюда попали? — подбежал он ко мне. — Полковник весь гарнизон поднял на ноги, ищет вас…
Капитан довольно хладнокровно принялся оправдываться перед адъютантом — недоразумение произошло.
— Недоразумение! — прямо в лицо выдохнул я ему, еле-еле сдерживаясь, чтобы не плюнуть. — Я с самого начала говорил об этом…
…Меня снова отдали в общество Эльзы.
Как-то ночью двое типов ввалились ко мне в комнату и приказали следовать за ними.
Через несколько минут я был у Хельвига.
— Погиб Голованов, — сразу начал полковник. — Нелепо погиб. Застрелил какой-то пьяный хулиган.
У меня отлегло. Как позднее я узнал, Голованова дольше оставлять на свободе стало невозможно, и на него инсценировали нападение хулиганов. В части официально объявили, что он убит в пьяной драке. Никто, конечно, зная о его пристрастии к спиртному, не удивился такому концу. А Голованов тем временем сидел у Усова на допросе…
— Эта потеря, — продолжал Хельвиг, — заставляет нас поторопиться с вашим отъездом. Сегодня ночью вы будете выброшены с парашютом… Хотели с Рексом направить. Он отличный проводник, но увы… Запил, бедняга. Приревновал вас к Эльзе, хе-хе! Вот полюбуйтесь. Когда только он успел? Никак не пойму.
И полковник бросил передо мной пачку фотографий. У меня на мгновение язык прилип к гортани. Смотрел и не верил глазам своим. На фотографиях были изображены я и Эльза в самых диких, невероятных положениях.
— И когда он только успел. Вы что, позировали? — удивлялся Хельвиг.
— Что вы! — вскочил я. — Никогда! Ничего подобного не было! Это ложь!
— Фотография — это, капитан Тутунов, документ. От нее не откажешься, — поднялся Хельвиг. — Впрочем, забудем об этом. Жаль, конечно, Рекса. Его бы талант на дело употребить… Русских офицеров подкарауливать, да такие вот снимочки, куда надо посылать… Хе-хе!
И, как ни в чем не бывало, Хельвиг продолжал:
— Получайте ваше удостоверение. Вот одежда. Прямо отсюда — на аэродром. Чтобы отвлечь внимание русских, город будут бомбить наши самолеты… Явка по старому паролю. Но скоро мы его сменим. После вашего подтверждения через точку № 3, что вы достигли цели, закрепились поблизости от штаба армии, я прибуду на ту сторону сам. Место встречи сообщу.
Полковник потребовал еще раз повторить биографию Тутунова. Оставшись довольным, он пожал мне руку и пожелал успеха.
Из кабины самолета были видны огни взрывов, и немецкий летчик махнул рукой.
Я шагнул в темный люк и сразу же почувствовал вдруг огромное облегчение — подо мною была родная земля.
…Было уже одиннадцать часов дня, когда я, не скрывая волнения, в форме советского капитана Тутунова вошел в кабинет Усова. Он был рад моему возвращению и от души благодарил…
— Рано, рано! — остановил я его. — В наш тыл скоро пожалует сам Хельвиг.
И я подробно рассказал о своих наблюдениях за врагом и его замыслах.
Пташка и орел
— Отдыхай, голубчик, пока не прилетит орел, — Дружески похлопал меня по плечу на прощание Усов. — Ты не плохо поработал. Можно сделать передышку.
Я понял, что речь идет о Хельвиге.
Стоял декабрь, в воздухе уже кружились белые мухи, временами задувал колючий ветер. Целыми днями просиживал я в теплой комнате над книгами. Меня освободили от всех обязанностей.
Но вот однажды меня неожиданно вызвали в штаб.
— Что ж, Тутунов, — шутливо встретил меня один из офицеров, ведший разговор от имени Усова. — Предлагаем тебе стать майором медицинской службы Брусиловским. Не возражаешь? А что касается твоих обязанностей перед господином Хельвигом, то они выполняются аккуратно. Шеф дважды благодарил тебя за службу. Ты оправдал его надежды. Сообщил, что на твой текущий счет уже перечислено тридцать тысяч марок. Слышишь! И заверил, что фюрер не забудет твоих заслуг… Он тебе доверяет. Перестал даже контрольные вопросы задавать. Так вот! А пока — новое заданьице. Понимаешь, пташка одна залетела… Нужно расставить силок…
…Получив подробный инструктаж, я в тот же вечер отправился в сельский клуб. Сеанс еще не начался, и я без труда отыскал в кинозале девушку с золотистыми волосами. «Вот она, пташка-залеточка», — догадался я, пробираясь поближе к ней. Сидя между двух наших бойцов, она щебетала о красоте здешней природы… А солдаты молча пялили на нее глаза.
После сеанса они потянулись за нею, но «пташка», кокетливо кивнув в мою сторону, словно давнему знакомому, громко заявила, что предпочитает проводить время с офицерами:
— Они куда воспитаннее и остроумнее…
Я воспользовался этим прицельным замечанием «пташки» и жестом «предложил ей свое сердце». Она подставила мне полную, мягкую руку, я подхватил ее.
— Рад быть вашим слугой, — шутливо проговорил я.
— Все военные рады прислуживать молодым, — заученно отвечала она. — Как за семафор от жены отъехал, так и холостяк.
— А вот представьте себе, вы как раз с холостяком и имеете дело, — продолжал я. — Старым, закоренелым холостяком.
— Допустим, я не нахожу вас старым… Что касается, холостяк ли, то это надо выяснить, — и она повисла на моей руке.