Ц-41. Из записок разведчика
Шрифт:
Он долго и внимательно читал ее, потом зло разорвал в клочья и сунул обрывки в карман. Я понял, что он хорошо, на память знает шифр. В записке, которая нами была уже расшифрована, Мария сообщила, что действительно нас раздели бандиты, и сведения она не успела передать. А их постоянно требуют…
«Ильин, — писала она, — кажется, неплохой малый, похоже глуповат немного и, вероятно, целит на меня. Не жалейте денег, запугайте его. Ваш Ю-16».
— А ты Марии понравился, закрутил голову, — артистически удивился Голованов. — Даже больше, чем я ожидал.
— Преувеличиваешь, — смутился я.
Он строго-настрого наказал мне молчать обо всем и добавил:
— А вечерком прошу ко мне… Обмозгуем.
Едва начало смеркаться, я уже был у него. Он протянул мне лист чистой бумаги и предложил написать расписку на десять тысяч рублей.
— Что ты, — воскликнул я. — Мне нужно только восемь…
— Пиши! — тоном приказа возразил он. — Я тебе тоже кое-чем обязан.
Я уступил и написал такую расписку.
Он прочитал ее внимательно, все с той же отвратительной улыбкой посмотрел на меня, спрятал расписку под обложку партбилета и положил в нагрудный карман. Потом достал жбанчик спирта, нарезал колбасы и пригласил за стол. Стопка, за ней другая, третья… Я с ужасом чувствую, как в моих глазах начинает расплываться его противная улыбка…
— Так, значит… А ведь тебя, Ильин, расстреляли бы, не меньше… Судим, отец — враг советской власти… Сам — вредитель, диверсант… Склад поджег… — слышал я, как сквозь сон. — И мне сейчас достаточно позвонить любому комиссару… арестуют тебя и без суда шлепнут… Да, да!
— Это ты… того… слишком, — слабо отбивался я.
— Не того… А как раз этого…
Так продолжалось несколько минут.
— А мне жаль тебя, Ильин, ей-богу, — обнял он меня. — Славный ты парень. Тебе бы жить да жить, так нет, не хочешь… Все норовишь хапнуть, навредить… Ей-богу, жаль…
— Неужели опять сидеть?
— Не хнычь! — встряхивает он меня за плечо. — Помогу.
— Как? — с пьяной мольбой хватаю я его за руку.
— Тебе надо бежать.
— Куда?
— Туда, — и он махнул рукой на запад.
— Как? — делаю я удивленные глаза. — Стать изменником?
— Ты давно им стал. Давно!
Я уронил голову на колени, запустил пальцы в растрепанную шевелюру и «забился в судорогах». Через пять минут я уже громко «храпел» на полу.
Он не тревожил меня часа два. Потом разбудил, спросил, хорошо ли я помню наш разговор. Я подтвердил, что помню и добавил:
— Я в вашей власти… Что хотите…
Он предложил мне немедленно, в эту же ночь, уходить, пока не поздно, на ту сторону. Обещал доставить лично на своей машине к переднему краю. А там через Донец — на лодке. С запиской Голованова я должен явиться к полковнику Хельвигу — руководителю немецкой разведки на юге.
Я «тяжело переживал» свое падение, делал страдальческое лицо, хрустел пальцами.
— Хельвиг обеспечит вам жизнь не такую, как здесь, — успокаивал меня Голованов, перейдя на официальный тон. — Тут вы пресмыкаетесь, как червяк. Каждый шаг делаете с оглядкой, как бы не узнали, не разоблачили… А там — слава, почет, деньги…
Сделка была заключена.
В ту же ночь Голованов вызвал «виллис».
Я спросил его, доверяет ли он мне отлучиться на квартиру, чтобы уничтожить документы.
— Вместе, а то еще схватят, — неожиданно бросил он и направился к выходу. — Идем… быстро.
Я, признаться, от неожиданности опешил. Сам не рад, что напросился. Ведь на квартире у меня… человек от Усова. Но дать «задний ход» было уже поздно. Идем вместе. Открываю квартиру, а сам громко говорю ему:
— Не оступись!
— Тсс! — зашикал он в темноте.
Мне важно было предупредить товарища по работе, что иду не один. Он услышал нас, притаился.
Для вида я сжег несколько бумажек. Спросил у Голованова, стоявшего у двери, далеко ли до фронта, где будем переправляться, не случится ли чего при переходе переднего края… Он отвечал неохотно, а я все уточнял. Хотел, чтобы товарищ подробнее проинформировал Усова. Мы с ним предполагали такой оборот дела. Но не могли знать, когда это случится.
У квартиры Голованова нас уже ждал «виллис». Старший лейтенант заставил меня переодеться в солдатскую форму, и мы покатили к передовой.
Несколько раз нас останавливали регулировщики и часовые. Голованов показывал им свое удостоверение личности и они пропускали машину: связисты подразделения, в котором он «служил», обслуживали именно этот участок фронта.
…Все шло так, как обещал Голованов. Наши также приняли меры, и мы беспрепятственно подъехали с выключенными фарами почти к самой реке. «Значит успел товарищ предупредить Усова!» — с облегчением думал я.
Мне даже показалось, что рядом с последним часовым, остановившим нашу машину, стоял одетый в сержантскую форму один из наших сотрудников. Вполне возможно…
…Дальше лодка… Потом по-немецки пароль, короткий допрос, требование доставить в штаб…
Ревность Рекса
Я доложил полковнику Хельвигу, что прибыл от Голованова, и передал записку.
Хельвиг, высокий, стройный, с крупными выразительными чертами на смугловатом лице, широкими шагами мерил просторный кабинет. Когда я закончил говорить, он остановился, ощупал меня острым, цепким взглядом (мне стало даже не по себе), потом медленно протянул руку. Все суставы мои захрустели в его огромной заросшей волосами ладони.
Полковник приказал немедленно расшифровать записку.
— Прошу, — жестом указал он мне на кресло. — Кто вы, откуда? Слушаю.
Я подробно рассказал «о себе». Сообщил, что мой отец, бывший белый офицер, расстрелян большевиками. И сам я немного виноват перед советской властью. Сидел в тюрьме. Тут вот, опять неприятность… Пришлось бежать…
Он слушал как будто внимательно и что-то рисовал на бумаге.
Но нашу беседу нарушили — принесли текст расшифрованной записки. Хельвиг строго взглянул на подтянутого лейтенанта, подобострастно державшего в вытянутой руке листок гербовой бумаги. Видно было, что он недоволен неожиданным нарушением беседы. Принял из его рук записку, небрежно бросил на стол и опять уставился на меня. Я продолжал рассказ. Хельвиг внимательно слушал. Вскоре рассказ, видимо, наскучил ему, и он скосил взгляд на записку. Внезапно сумрачное лицо Хельвига озарила улыбка, мгновенно сменившаяся маской безразличия.