Ц 7
Шрифт:
Седая, но моложавая и энергичная немка за стойкой улыбалась и кивала все время. Старательно записала Мюллеров в талмуд с разграфленными страницами, и выдала ключ от большого семейного номера. Марки Петр Семенович отсчитал настоящие, а не рисованные…
— «Семнадцатый»… — пробормотал он тихонько, оглядывая длинный коридор с лакированными дверями по обе стороны. — А, вот же он…
Щелкнул замок, Мюллеры-Гарины ввалились к себе. Лидия-Эмма обессиленно присела на одну из двуспальных кроватей, и со стоном повалилась на спину.
— Боже, до чего ж я устала!
— Кто ж знал… — вздохнул
— Нет-нет, Петечка, ты тут ни при чем! И все же хорошо! А как там Миша? Ой, я даже думать об этом боюсь, мне сразу плохо становится!
— Еще немного, еще чуть-чуть… — бормотал Петр Семенович, набирая номер телефона, вычитанный в пухлом справочнике. — Алло! Слышите меня? Да-да! Что? А консул? А-а… С утра?..
— Дайте мне! — Рита решительно отобрала трубку. — Алло! Мы не туристы и не командированные! Соедините меня с дежурным КГБ, или кто он там по должности… Я не хулиганю! Код восемьсот четырнадцать двести… — отбарабанив цифры, девушка с силой добавила: — Наше дело связано с темой «Ностромо». Пожалуйста, свяжитесь с генерал-лейтенантом Ивановым или с председателем КГБ! Кто там сейчас у вас? Цвигун? Вот с ним. Если, конечно, хотите получить благодарность, а не выговор с занесением! Хорошо, перезвоним ровно через час. Ауф видерзеен!
Девушка не сразу попала трубкой на рычажки — ее била дрожь. Лидия Васильевна мигом подсела, обняла невестушку, и на долгую минуту застыла тишина.
— Распсиховалась совсем… — смущенно улыбнулась Рита. — Чуть не обматерила того посольского, или кто он там…
Тут и Петр Семенович подсел, а Настя залезла на кровать и обняла старшую подругу со спины.
— Так… Всё будет хорошо! — девичий голосок взвился молитвой.
— А теперь… — вытолкнула Гарина-старшая. — Рассказывай!
Рита ничуть не удивилась, кивнула только, прекрасно разумея, что велел дрожащий от волнения голос «любимой свекрови».
— Никакой Миша не террорист, а целитель! — отчаянно выпалила она.
Гарин-старший присвистнул.
— Вон оно что… — затянул он. — В деда пошел!
А невестку будто сывороткой правды укололи — она говорила и говорила, открывала родне неизвестные ей героические страницы из биографии сына и брата, ловко перелистывая те, знать которые близким не дозволено.
Когда Рита смолкла, в номере долго было слышно лишь дыхание. А потом Настя за ее спиной длинно вздохнула, и пробормотала очарованно:
— Я теперь Мишечку еще больше люблю!
Гарины вольно рассмеялись, и обняли друг друга, словно притянутые силой взаимной приязни.
Воскресенье, 29 января. Утро
Московская область, Малаховка
Заснуть, как обычно, не выходило — нервы разгулялись, мысли лезли в голову… Пришлось организму приказать спать.
Ночь прошла спокойно. Шептались у Наташки, шептались Маша с Женькой — мы им постелили в гостиной. Шептались Аля с Тимошей — я уступил девчонкам нашу с Ритой кровать, а сам прикорнул рядом, на диване. Но мне никто не мешал совершенно — тело четко и дисциплинированно выполняло приказ. Дрыхло.
Мне даже сон приснился, хоть и наведенный. Всё те же скалы чернели, отражая зловещее красное свечение, всё те же багровые тучи неслись
Громыхая низкими частотами, раскатилось: «Покорись!»
Мой ответ, не лишенный дворового изящества, звучал не менее лапидарно: «Сдохни!»
Встал я ровно в семь — и технично ушел, оставив «Ижика» у подъезда. Конечно, с Женькой было бы спокойней, а если с ним что-нибудь случится? Оставить сиротой еще нерожденное дитя? Сделать незамужнюю Машу вдовой? Нет уж, лучше одному…
До Малаховки добрался на электричке. Немногие попутчики обогнали меня, спеша домой или в гости, а я неторопливо шагал к той самой даче, почти подкрадываясь к приличному загородному дому с мансардой. Бродили во мне неосознанные опасения, тревожа и подстегивая пульс.
Устав кружить, я направился к даче, шагая так, чтобы пореже мелькать между стволов сосен и елок. Тихонько отворив калитку, прошел во двор — дорожка, мощеная кирпичом, была очищена от снега, неся следы небрежной метлы.
Аидже был «дома» — темная энергия давила на мозг, угнетая сознание. Даже обычный человек, проходя мимо, ощутил бы этот недобрый натиск, гасивший радость и отбиравший надежду.
…Индеец не спустился с крылечка, а вышел из-за дома, глядя серьезно и пристально, словно пытаясь разобраться в том, что открывалось ему.
— Здравствуй, Миха, — выговорил он на хорошем русском, не притворяясь больше неграмотным туземцем. — Поздравляю — ты проиграл.
Не вступая в глупый спор, я уточнил:
— Ламу ты использовал?
Аидже кивнул.
— Тсеван слишком глуп. Да и какой с него лама? Еще будучи простым монахом, он обрел великую силу — и решил, что этого достаточно для священства. Я подговорил Римпоче слегка приоткрыться, чтобы заманить тебя в ловушку… Прикидываешь свои возможности? — он снисходительно усмехнулся, и резко сжал кулак, словно поймав муху. — Хоп! Взял твою мысль! Зря… Зря ты бесишься. бледнолицый…
— А краснокожему разве не унизительно работать на белого богатея? — сощурился я. — Зачем ты убил моего наставника? Ты ведь даже скальпов не снимаешь, чтобы украсить свой вигвам, или что вы там строите на Гуапоре…
— Ты слишком много знаешь, — от Аидже дохнуло холодом, — и слишком много говоришь!
Индеец присел на широко раздвинутых ногах, набычась и глядя на меня исподлобья, сквозь спутанную челку, словно пытаясь прожечь насквозь кромешным взглядом.
…Сосны легонько покачивались под ветерком в вышине. Солнечные лучи сквозили между стволов, щекоча встопорщенную хвою, играли бликами на стеклах веранды. Вдалеке радостно брехала собака, едва слышно доносились вопли ребятни…
Однако скрип снега под ногами, да сбитое дыхание слышнее.
Аидже ломил, изнемогая, но зло, подавляя и плоть, и дух. Мне приходилось отступать, а сил противиться все меньше и меньше… От крайнего напряжения дрожали мышцы, хотелось кричать, надсадно и долго, но лишь клекот вырывался из пережатого горла.
Неужто конец?
Вот же ж глупость какая! На крайнем подъеме ярости я резко, рывком усилил напор — индеец открыл рот, хапая воздух, и обессиленно привалился спиной к краснокорому стволу. И тут мои лопатки уперлись в штакетник. Всё. Отступать больше некуда.