Цаца заморская (сборник)
Шрифт:
– Жухала, – кричит Марка, – подглядываешь!
Ну а как же мне быть, если артисты эти сами на меня пялятся?
Тут тетушка нас и накрыла, подкралась – и цап Одри Хепберн с матраца.
– Ну-ка, – говорит, – почитаем, где снимается эта леди.
Поворачивает, а там пика нарисована, а внизу подписано «туз». Тетушка открытки велела выбросить. Но потом сжалилась и приказала стереть все надписи дочиста и принести артистов на проверку. Полдня мы усердно работали, а к вечеру предстали с открытками пред
– Не нравится мне, как вы проводите время, придумайте себе какое-нибудь дело.
– А какое? – влезаю я и тут же получаю от Марки большим пальцем под ребро: мол, не хватало ей еще летом дела делать.
– Хорошо, – говорит тетушка, – раз вы сами не можете придумать себе дела, поручу вам сбор фауны данной местности.
– Что за фауна такая? – спрашивает Марка.
– Фауна – это весь животный мир, исключая высшее существо, наделенное разумом и называемое человеком.
– Живых приносить? – осведомляется Марка.
– Любых. В любом случае они подлежат обработке и засушиванию. Ценность фауны определяется разными факторами…
– А лягушек надо? – влезаю я.
– Нет, – говорит тетушка, – лягушек не надо. Лягушек консервирует Нина Феоктистовна.
Мы с Маркой прыснули. Эта Нина Феоктистовна – хорошенькая дура. Как-то мы подслушали, о чем она болтает с тетушкой: «Мой Лев Николаевич (так зовут ее мужа) раньше называл меня рыбонькой, бельдюженькой, а теперь лягушенькой. Как вы думаете, почему? Не потому ли, что у меня большой рот?»
Тетушка долго и пристально разглядывала рот Нины Феоктистовны. «Мне кажется, дело не во внешности», – сказала она. «А в чем же тогда?» – «В той области науки, которой вы посвятили жизнь».
Нина Феоктистовна надулась. Ее заслуги перед отечественной наукой отнюдь не исчерпываются препарированием и консервированием лягушек. Тогда и она может сказать, что тетушка похожа на инсекта. «Позвольте, на какого именно?» – полюбопытствовала тетушка.
На какого именно – мы не расслышали. Тяжело подслушивать. Мы стоим не шевелясь у закрытой двери: я – в рост, Марка – на коленях, – и по очереди смотрим в замочную скважину. Вот-вот войдет бабушка и увидит, чем мы занимаемся, до чего дошли!
– Иди-ка сюда, – зовет меня бабушка.
– Домашний арест! – ехидничает Марка. – Пузанчику пора играть в игрушки!
– Мара старше тебя на целых пять лет и четыре месяца, – заводит свое бабушка. – Она тебе не пара.
– А что я сделала?
– Пока ничего плохого. Но и ничего хорошего.
Значит, она не видела, чем мы занимаемся. Но для отвода глаз надо поиграть в игрушки. Я расставляю кукольную мебель, рассаживаю голышей по стульчикам, а сама прислушиваюсь: что там Марка в соседней комнате делает? Чем она там стучит?
– Бабушка, – говорю я, включая понарошку газ под игрушечным чайником, – пока у меня тут вода закипает, я схожу к Маре, посмотрю, что она делает. Ты меня звала? – спрашиваю Марку.
– Это еще зачем? Не видишь, я делом занята, – говорит Марка и со всего маху шлепает мухобойкой по стене. – Готово! Четыре – ноль в мою пользу.
– А ноль в чью пользу?
– Разумеется, в мою. Если муха сядет на меня, будет четыре – один, а если я еще одну прикончу и за это время на меня ни одна не сядет, будет пять – ноль.
– Здорово ты придумала, – восхищаюсь я Маркой, – а я не могу играть одна.
– Потому что ты бестолочь пузатая, – говорит Марка и промахивается.
– Так тебе и надо!
Как только такие слова изо рта вылетели?! Ну и пусть. Мне все равно пора выключать газ под чайником, ведь он и выкипеть может понарошку.
– Не буду больше с Маркой водиться, – говорю я кукле Власте.
– Правильно, – поддерживает бабушка, будто я с ней разговариваю. – Это твоя любимая кукла, пошей ей платьичко, покорми ее, ты совсем ее забросила.
– Бедная Власта, – говорю я, а сама прислушиваюсь.
То ли чудится, то ли на самом деле Марка уходит? Нет, не чудится, Маркины шаги я откуда хочешь услышу. У нее сандалии квакают, словно в каждую запихано по лягушке.
– Уходит, она уходит! – кричу я и с Властой под мышкой бросаюсь вдогонку.
– Пиявка, – говорит Марка, когда я, запыхавшись, нагоняю ее у калитки, – отстанешь ты от меня или нет? Проси прощения за «так тебе и надо».
– Прости меня за «так тебе и надо», – говорю я. У нас с ней уговор: извиняться друг перед другом, – но выполняю его только я.
Я едва поспеваю за Маркой. Мне мешает кукла под мышкой, я прижимаю ее к себе, но она, как назло, все время выскальзывает. Приходится останавливаться и подымать ее, а Марка меня не ждет. Я боюсь отстать и потеряться, но, если спросить Марку, куда мы идем, она ответит: «На кудыкину гору». Она всегда так отвечает.
Марка сворачивает с дороги, но в лес не заходит, берет левее. И тут я вижу огромное красное поле.
– Клубника, – шепчет Марка, – только тихо. Не есть, а наблюдать, как она краснеет. Ложись!
Я ложусь, хотя мне строго-настрого запрещено сидеть и лежать на голой земле.
– Никак не проследить, как она растет и краснеет, – сокрушается Марка. – Сегодня зеленая, завтра красная. Как это происходит?
– Пойдем домой, – прошу я Марку, – из-за твоих наблюдений нас заберут в милицию.
– Заткнись, – говорит Марка, – и заруби себе на носу: мы не едим, а наблюдаем созревание плодов! – А сама тянется за ягодой. – Видишь, я трогаю, но не ем.
– Давай дадим Власте попробовать, – предлагаю я, – как будто понарошку.