Царь царей...
Шрифт:
— Ну, ну!… — сурово возразил тот на невнятные слова благодарности Антона и отстранил старика. — Теленок, что ль, что лизаться вздумать?
Тем не менее, порыв Антона, видимо, несколько тронул его.
— Гляди, не ввались опять в трясину! — мягче добавил он, отталкиваясь длинным шестом от берега. — Где больно весела трава — там берегись, смотри! Прощайте!
— Прощайте! — ответили с берега.
Черная лодка медленно стала удаляться вниз по течению, унося две фигуры: стоявшего с шестом в руках бога-тыря-оборванца и сидевшего на корме товарища его. Зеленые кусты, густой семьей глядевшие с изгиба берега в воду, заслонили их.
Антон торопливо стал одеваться.
— Что бы это были за люди? — обратился Свирид Ону-фриевич к Михаилу Степановичу, долго провожавшему глазами лодку с неизвестными.
Михаил Степанович как бы очнулся от раздумья.
— Эти? Беглые каторжники, — ответил он.
Антон застрял руками в мокрых рукавах сюртука и превратился в подобие какой-то приготовившейся к полету и вдруг застывшей от изумления диковинной птицы.
— Может ли быть? — воскликнул охотник. — Да почему вы так судите?
— Разве вы не обратили внимания на их головы?
— Нет. Кудлатые оба, что ж в них особенного?
— А то, что правая половина волос у обоих много короче левой: каторжникам стригут головы, затем правые половины бреют.
Свирид Онуфриевич свистнул.
— Вот оно что! — проговорил он. — А я-то расчувствовался сдуру!
— Не может этого быть, сударь! — вмешался наконец Антон. — Вызволили меня, можно сказать, от злой смерти, и вдруг разбойники меня!!
— Может быть, они и отличные люди, — ответил Михаил Степанович, — только все-таки они с каторги; вообще здесь в лесу с неизвестными настороже надо быть: ведь они могли у вас из рук ружье вырвать, — обратился он к Свириду Онуфриевичу!
Рассуждая о неожиданной встрече, оба приятеля, сопровождаемые Антоном, отправились обратно по следам и около полудня вернулись в лагерь.
XVI
Старый каторжник не обманул: через три дня труд-нейшого странствования по едва проходимым болотам измученные путешественники увидели наконец постройки.
Трудно изобразить радость, охватившую Михаила Степановича при виде потемневших частоколов и подымавшихся из-за них двухэтажных изб новгородского типа.
Широкая, заросшая травой улица проходила как бы между двумя рядами крепостных стен из стоймя врытых в землю бревен; многоголосый собачий лай встретил появление чужих людей.
Татарин быстро отыскал постоялый двор, и путешественники с чувством особого удовольствия расположились наконец на отдых под настоящей кровлей.
Все были веселы и довольны как дети.
— Теперь я понимаю, что такое сибирские леса! — говорил Иван Яковлевич, расположившись за столом, на котором кипел и брызгался самовар.
— Знаете, теперь я могу сознаться: мне иногда жутко делалось от мысли: что, если бы вдруг мы заблудились? Ведь только случайность могла бы спасти нас!…
Свирид Онуфриевич переглянулся с Михаилом Степановичем.
— Д-да… — загадочно произнес охотник.
Но ни он, ни Михаил Степанович не прибавили больше ни слова: было еще не время открывать тайну.
С особенным аппетитом путешественники принялись за чаепитие, как вдруг внимание их привлек грудной голос, нараспев со страстной выразительностью говоривший что-то на непонятном гортанном языке в соседней горнице.
— Рыдает как будто, — вполголоса проговорил Михаил Степанович.
Иван Яковлевич, слушавший склонив голову, поднял руку, как бы говоря: «тише, тише», и все с глубоким вниманием молча стали продолжать слушать чтеца.
— Что такое он распевает? — спросил палеонтолог, когда стихли наконец последние полные скорби и зова красивые звуки.
— Замечательную вещь — плач Иеремии, — ответил старый ученый, с наслаждением слушавший неизвестного. — И как прекрасно он знает этот чудный, настоящий древнееврейский язык!
Дверь в соседнюю горенку отворилась и оттуда выглянуло рыжебородое и бледное веснушчатое лицо еврея. На лбу его, охваченном черным ремнем, быль подвязан квадратный ящичек с заповедями, придававший ему какой-то странный, рогатый вид.
Иван Яковлевич приветливо произнес несколько непонятных для остальных слов; еврей отшатнулся назад, затем стремительно бросился к столу с выражением неописуемой радости на лице.
— Вы еврей?! — воскликнул он, глядя горящими глазами на старого ученого.
— Нет, — улыбаясь, возразил тот, — я только знаю древнееврейский язык.
— О, вы великий ученый, господин! — почти с благоговением сказал еврей, прижимая руки к груди. — И что же господин хочет здесь? — с некоторым недоумением и любопытством добавил он.
— Мы едем в Иркутск, — ответил Иван Яковлевич, — исследовать надписи на скалах; кстати, здесь в окрестностях вы не видали ли каких-нибудь древних изображений в горах?
— Не-ет… — раздумчиво сказал еврей. — Что здесь есть? Один лес горы далеко. И что же это за надписи?
— Допотопных людей.
— От самого потопа? Еврейские?
— Нет.
Еврей покачал головой.
— Тогда других и быть не могло, господин! Прииски есть неподалеку…
— Сколько верст будет до них? — вмешался охотник.
— Совсем близко: тридцать верст всего! Только нехорошо там теперь, пусть лучше господа не ездят туда!
— А что такое? отчего?
— Полиция там… — понизив голос, ответил еврей, пытливо поглядывая на собеседников, как бы не совсем убежденный в истинности сказанной ими причины странствования. — Нагрянула вдруг! А там как раз убийство! И такой народ неприятный: паспорты сейчас спросят!