Царь Дмитрий - самозванец
Шрифт:
Вот только недолго это счастье длилось, недели не прошло после обручения, как начала невеста сохнуть и чахнуть. Начали тихо готовиться к новым смотринам, всех девиц в Слободе удержали. Но Иоанн уперся, и октября 28-го была сыграна свадьба, на которой в дружках у царя Иоанна был презренный Малюта Скуратов да мало кому известный юноша, Борис Годунов, зять Скуратова, свахами же выступали ^сена и дочь Малюты. Пир свадебный, и так невеселый, перетек в поминки — через две недели молодая царица умерла.
А Ливонская война продолжалась с ожесточением прежним, прерываясь перемириями редкими.
[1572 г.]
Земля же Русская, еще десять лет назад цветущая, пребывала в разоре — города запустели, деревни обезлюдели, храмы стояли
обрушился град великий на всю землю и побил весь урожай на корню. Посеяли под зиму — холод небывалый семена заморозил, посеяли весной — жара невиданная все всходы спалила. Не стало хлеба в стране, и такая дороговизна сделалась, что простому человеку только ложись и помирай. И будто мало было этих казней, наслал еще Господь поветрие моровое, косила болезнь прилипчивая целые семьи без остатка, дом за домом, деревню за деревней. И хоть оскудели безмерно и людьми, и скотом, и товарами,, а приходилось самим все сжигать, если пытался кто-нибудь выбраться из уездов зараженных.
А ранней весной с южных рубежей пришла весть страшная — крымский хан Девлет-Гирей опять в поход выступил, устремился дорогой проторенной в самое сердце Руси.
Боязнь нового поражения и унижения, казавшихся неминуемыми, вновь навела царя Иоанна на мысли об отречении от престола, на этот раз непритворного. Он даже написал его! Из него дошли до нас строки, кровью сердца написанные: «Тело изнемогло, болезнует дух, струпья телесные и душевные умножаются, и не найду врача, исцелящего меня, искал, кто поскорбит со мной, и не находил, утешающих не обрел, воздали мне злом за благо и ненавистью за любовь». Вспомнил царь Иоанн свои давние планы, решил бежать в Англию, приказал снаряжать поезд на Север, полетели вперед гонцы с приказом подготовить корабли, вросшие в двинский берег за несколько лет ожидания. Вслед за ними тронулся обоз с казною царскою, нимало не оскудевшей за годы опричнины, с бесчисленной рухлядью, кафтанами, кунтушами, шубами, шапками, портами, рубашками, сапогами, позвякивало в возах сваленное в кучу оружие разное, мечи и кинжалы, сабли и шпаги, секиры и топорики рынд, снаряжение огненное — пищали, пистоли и мушкеты, кольчуги, луки, что дальше пищалей били, с колчанами стрел, доспехи металлические за двести шагов пробивающих, доспехи полные и отдельные, золотые и серебряные для блеска и парада, из железа кованные или из кожи буйволиной для дела, упряжь и чалдары конские, щиты всех форм и размеров и седла, для боя, охоты, переходов дальних и выездов парадных предназначенные. Вот только пушек
не взял с собой царь, потому как не на войну шел. И войска большого не взял с собой царь Иоанн, потому что путь его лежал по землям опричным, а места на кораблях хватало только для ближних его — сыновей Ивана и Федора, родственников жен его и нескольких бояр с семействами и челядью. Даже семитысячную дружину немецкую во главе с Георгием Фаресба-хом оставил, чтобы преградил тот путь хану крымскому, если бы тот вознамерился преследовать царя Русского.
Но на полпути царя Иоанна вдруг поразила нерешительность, думал он уже не о бегстве в страну далекую, а о пострижении. Обратился он с посланием покаянным к Церкви, к святым отцам Кириллова монастыря на Белозере: «Увы мне, грешному, горе мне, окаянному, ох мне, скверному! Прожил жизнь в пиянстве, в блуде, в прелюбодействе, во скверне, в убийстве, в граблении, в хищении, в ненависти, во всяком злодействе», — и в заключение спрашивал, найдется ли для него келья и готова ли обитель принять инока смиренного, если будет на то воля Божия.
А тем временем полки русские под командой князя Михаила Воротынского и орды крымские вновь встали друг против друга на разных берегах Оки под Серпуховом. И вновь крымчаки полки наши обошли, переправившись через реку по броду потаенному, и обрушились на наших с визгом: «За Казань! За Астрахань! За Кафу! Смерть неверным! Аллах акбар!» Полки русские медленно отходили к Москве, а там позади, на дороге Московской, у Воскресенья на Молодях воевода юный князь Дмитрий Хворостинин, собрав по приказу князя Михаила Воротынского немногие войска да пушки, ставил на холме крепость по образцу гуляй-города, где двадцать тысяч воинников укрыться могло, а из ста пятидесяти пушек сто на южную сторону смотрели. Так удачно молодой воевода место для гуляй-города выбрал, что полки русские, к Москве отходившие, никак не могли его миновать. Притащили они на своих плечах рой отрядов татарских и подвели их прямо под огонь пушек русских. Выкосил князь Дмитрий косой огненной ближние отряды крымские, дальние завесой ядерной отг
ступить заставил, распахнул ворота перед товарищами своими, уставшими и израненными.
Передышка была недолгой. Уже к следующему утру подтянулись основные силы крымчаков, обложили гуляй-город со всех сторон, стали станами на обратных скатах близлежащих холмов, оберегаясь от огня русских пушек. На третий день стало понятно, чего ждали крымчаки — пушек. Как стали их устанавливать на вершинах окрестных холмов, так построил князь Михаил Воротынский своих ратников и сказал им такую речь: «Хорошую крепость мы построили, но не устоять ей против пушек вражеских. Откроем ворота, выйдем в чистое поле и сразимся с татарами в честном бою. С нами Бог! Победа будет за нами!» И все войско радостно подхватило его призыв. Дали залп из всех пушек, пороху не жалея, и устремились на врага.
Едва ли половину своей конницы довел крымский хан Дев-лет-Гирей до крепости, и та почти вся полегла в той сече. Погиб один из сыновей хана и его внук, пал, пронзенный копьем, предводитель ногайской конницы Теребердей-мурза, трех знатных крымских мурз сам князь Дмитрий Хворостинин отправил к Аллаху, молодецкими ударами рассеча их до пояса. Пленных не брали, лишь главного татарского воеводу Дивей-мурзу скрутили в подарок царю. Сам крымский хан едва ноги унес.
Так была одержана победа великая, первая добытая в открытом бою с татарами. Вся слава победы князю Воротынскому досталась, но не он был героем в тот день, а князь Дмитрий Хворостинин. Воистину, новый Курбский вел русские рати!
Все в одночасье изменилось для царя Иоанна, он был уже не гонимый беглец, а победитель великий. Спешит он назад, к бойску своему славному, в котором бок о бок сражались земские и опричные полки, награждает всех по-царски, особо выделяя князя Дмитрия Хворостинина. Наградил и князя Михаила Воротынского, по-своему. Стал он пытать своего давнего недруга, как получилось, что орды крымские вновь Оку перешли и не было ли здесь измены со стороны земских бояр. Огнем пытал, зажав между бревнами. Не признался в измене
старый князь. Повинуясь воле его последней, слабеющими устами вымолвленной, повезли его на Белозеро в Кириллов монастырь, да так и не сумели довезти живым. А вот князь Иван Мстиславский по слабости душевной подписал грамоту, в коей во многих грехах своих каялся, а пуще всего в том, что изменил Земле Русской, навел с товарищами своими на Русь безбожного крымского хана Девлет-Гирея, отчего «христианская кровь многая пролита и христиан многое множество погребению не сподобилось». Но его царь Иоанн в честь победы великой простил.