Царь Дмитрий - самозванец
Шрифт:
свойственника Бориса Годунова. Последнему бояре искренне изумились; мало того что у царского шурина не было никаких прав на престол, но глядя на скромного, любезного, щедрого, медоточивого Бориса Годунова, никто и предполагать не мог в нем столь далеко идущего честолюбия. Не прислушались бояре к словам прозорливым, исходившим, как показал розыск последующий, из уст Шуйских. Зато расслышали крики возбужденного народа, требовавшего головы Бельского, равно ненавистного и народу, и боярам, как последний из опричнины. Но не желая идти на поводу у черни бунтующей, бояре постановили вывести Бельского из совета опекунского и отправить его наместником в Нижний Новгород.
К народу же на площадь Троицкую бесстрашно вышел боярин Никита Романович Захарьин-Юрьев, почитавший любовь к нему простого народа лучшей защитой. За ним повлекся боязливый князь Иван Мстиславский. Чернь московская была щедро разбавлена ратниками с оружием и буйными детьми боярскими. Огромная пушка, стоявшая на площади, была развернута и алчно смотрела на ворота Фроловские, тут же лежал и припас огненный для ее утробы ненасытной. Но едва поднялись бояре на место Лобное, как волнение толпы пошло на убыль, замещаясь криками одобрительными, когда Никита Романович громогласно объявил об избрании Федора царем, об отставке и удалении Бельского. Воспользовавшись моментом, Мстиславский возвестил: «Да здравствует Царь Федор и его бояре верные!» Народ не подхватил призыва, выдвинув требование новое — чтобы наследником бездетного доселе Федора был объявлен царевич Димитрий. «У царя еще могут быть дети, — ответил им Никита Романович, — в этом един лишь Господь волен!» Народ успокоенный разошелся по домам, славя мудрость боярина Захарьина-Юрьева.
Бояре поспешили удалить царевича Димитрия вместе с матерью Марией и ее многочисленными родственниками в Углич. Дабы не походил отъезд на ссылку, провожали их достаточно торжественно. Федор, искренне любивший брата меньшего, вышел на Красное крыльцо дворца царского, потрепал по щечке Димитрия, сидевшего на руках у мамки, ца-
рица Арина расцеловалась на прощание с Марией Нагой, митрополит Дионисий осенил всех на добрую дорогу знамением крестным. Хотя об отъезде специально не объявлялось, но народ московский о нем прознал и высыпал на улицы, славя Димитрия и призывая на него благословение Божие. До пределов Москвы поезд царевича сопровождали бояре и три тысячи стрельцов, но от Красного Села они повернули обратно, оставив лишь две сотни стрельцов, которые были даны Димитрию в охрану.
Между тем бунт, усмиренный в Москве, перекинулся на провинцию, волновались казаки на украйне, открыто восстали татары казанские, черемисы, мордва. Некие люди возбуждали народ именем Димитрия. Поэтому бояре поспешили созвать в первых числах мая в Москве Земский Собор, который должен был утвердить решение Думы боярской об избрании Федора на царство, назначить дату венчания и порядок празднования. Единодушное решение Собора в пользу Федора утишило бунт в Земле Русской, как недавно решение Думы боярской смирило бунт в Москве. Но главную роль в бескровном усмирении земель Казанской и Черемисской сыграл боярин Никита Романович Захарьин-Юрьев, которым своим словом уверил бунтовщиков, что новый царь забыл старые преступления и готов миловать и виновных в случае искреннего раскаяния. Смутьяны немедленно раскаялись, прислали старейшин в Москву и присягнули Федору.
Венчание Федора на царство было самым торжественным из всех на памяти народной. Даже природа этому потворствовала. Был последний день мая, и вся Москва принарядилась зеленью и цветами. Ночью случилась гроза с сильным ветром и проливным дождем, многие уже крестились боязливо, суеверно видя в сей буре предвестие царствия несчастливого, но утром небо очистилось, выглянуло яркое солнце и Москва, омытая дождем, засияла во всей красе. Тогда увидели все истинный смысл предзнаменования: закончились года бурные, грозовые, темные, наступает царствие тихое и светлое.
Федор твердо прошел пятьдесят шагов от дворца царского до храма Успения, первым за ним шел боярин Никита Рома-
—“4SSS?
–
нович Захарьин-Юрьев, несший на златом блюде венец царский. В храме Федор без единой запинки произнес вступительную речь, на заучивание которой было потрачено столько времени, каждое слово которой било точно в цель и отметало вопросы ненужные. «Владыко! — воскликнул Федор, обращаясь по обычаю к митрополиту. — Родитель наш оставил земное царство и, прияв ангельский образ, отошел на Царство Небесное, а меня благословил державою и всеми хоругвями государства нашего, велел мне, согласно с древним уставом, помазаться и венчаться царским венцом. Завещание его известно святителям, боярам и народу. Итак по воле Божией и благословению отца моего соверши обряд священный, да буду царь и помазанник!»
Далее все происходило по традиционному чину венчания, лишь два момента выбились из них. В конце многочасовой процедуры подуставший Федор передал державу стоявшему одесную Борису Годунову, и тот с вожделением на лице принял тяжелое золотое яблоко. Тут вспомнились боярам недавние крики народные и впервые заимели они подозрения на Годунова.
Но если сие действие произошло, несомненно, случайно, то второе было придумкой Годунова. Арина по обычаю не могла участвовать в венчании, так ее в окружении боярынь ближних усадили перед распахнутым окном ее терема во дворце царском, и народ толпился вокруг, восклицая беспрестанно: «Да здравствует царица Арина!» — чему немало способствовал дождь монет серебряных, лившийся из окон дворца. Воистину Годунов решил сотворить и явить миру новую Анастасию!
Пиры и веселье продолжались целую неделю, не забывали и о народе, устраивая для него ежедневно разные забавы, раздачи денег и вина. Завершилось же все грандиозным всенародным гуляньем на Царицынском лугу, где перед лицом царя и царицы, а также всех жителей московских воины состязались в искусстве ратном, а семь залпов из ста семидесяти пушек возвестили всему миру о твердости и неколебимости власти нового царя Всея Руси.
Сие было весьма нелишним, потому что недруг наш, король польский Баторий, не только не прислал послов с поздравлениями новоизбранному царю, но и объявил громогласно, что-де заключал он мир с царем Иоанном, а с царем Федором у него никакого договора нет, и грозил заносчиво новой войной. Шведы были более осторожны и пока лишь спрашивали, намерен ли царь Федор соблюдать перемирие, сами же стягивали войска к границе. Оживился и хан крымский, пустился в короткие грабительские набеги на южные земли русские.
Тревожно глядя на рубежи наши, Дума боярская между тем занималась делами внутренними. По настоянию боярина Никиты Романовича Захарьина-Юрьева царь Федор объявил всеобщую амнистию. Все без исключения заключенные освобождались из темниц, их вины прощались. Возвращались в Москву многие князья и другие люди родовитые и знатные, что провели в заточении лет до двадцати по приказу царя Иоанна, все они получали не только свободу, но и земли свои, взятые в казну царскую.
Не забыли и о других несчастных заключенных, о ратниках наших, попавших в плен во время воровских набегов короля Батория и томившихся в Польше. Для их вызволения не жалели усилий и средств. Затребовал алчный Баторий пятьдесят четыре тысячи рублей — дали без торга долгого. Сами же не последовали скаредному королю, а явили миру пример высшего милосердия — отпустили без всякого выкупа девятьсот пленных поляков, мадьяр й немцев, Борис же Годунов, строя планы дальние, устроил им пир прощальный, одарил каждого сукнами и деньгами.
Простили и изгнанников невольных, бежавших от свирепости царя Иоанна. Прослышав, что многие из них рвутся всем сердцем на родину, но боятся за головы свои, царь Федор послал им охранные грамоты, обещая забвение вины, чины и жалованье, если они с раскаянием и усердием явятся в Москву. Такие грамоты получили князь Гавриил Черкасский, Тимофей Тетерин, Мурза Купкеев, даже сыновья князя Андрея Курбского.
J?382 >
То же и в других сферах происходило. Снизили подати и налоги, при прежнем государе чрезвычайно увеличившиеся, а иные и вовсе отменили, но казна царская отнюдь не оскудела, а через год-другой стала наполняться с еще большей скоростью, при том что количество мытарей сократилось, а оставшиеся кротостью своей уподобились апостолу Матвею. Снизили тамгу торговую, а иным купцам иноземным разрешили торговать свободно, и расцвела торговля, потекли караваны из конца в конец Земли Русской.