Царь Дмитрий - самозванец
Шрифт:
Те же изменения наблюдали мы и за пределами державы нашей. Многие государи слали послов в Москву, спеша заключить союз дружественный с воспрявшей Русью. Иные не ограничивались послами и лично припадали к престолу Русскому. Уж на что заносчив и требователен был всегда крымский хан, а прискакал верхами в Москву вместе со всеми женами своими. Приняли его как подобает, забыв обиды старые, богато одарили тканями узорчатыми и драгоценностями разными.
Другие же государи, не довольствуясь союзом, прямо просили взять их под опеку русскую. И первым был царь кахетинский Александр, приславший в Москву такую грамоту: «Настали времена ужасные для христианства, предвиденные многими боговдохновенными мужами. Мы, единоверные братья русских, стенаем от злочестивых. Един ты, Венценосец Православия, можешь спасти нашу жизнь и душу. Бью тебе челом от лица земли со всем народом: да будем твои вовеки веков!»
Царь благочестивый не мог оставить без ответа призыв брата по вере. Так Земля Русская перевалила через хребет Кавказский, включив заодно в себя несколько княжеств соседних, и стал с того времени Федор писаться в титуле Государем земли Иверской, Грузинских Царей и Кабардинской земли, Черкасских и Горских Князей.
И с далекой Персией, ставшей теперь много ближе, мы посольствами обменялись. Шах персидский, алча помощи нашей в борьбе с 'гурками, являл щедрость невиданную, отдавая нам в вечное пользование Баки с Дербентом и надбавив к ним потом Таврис и всю землю Ширванскую.
Но главным 6t>mo прибытие в Москву послов польских. Известили они о смерти короля Батория и предложили царю Федору поучаствовать в выборах нового короля. Дума боярская после совещания долгого ответила послам, что для блага христианства и во имя мира всеобщего царь Федор готов возложить на себя корону польскую, если будет на то воля народов Польши и Литвы.
В Варшаву, на сейм, было снаряжено посольство во главе с боярином Степаном Годуновым и дьяком Василием Щелкало-вым, везли они с собой послания царя Федора знатнейшим
вельможам и отцам духовным. Написано в тех посланиях было следующее: «Обещаю вам безопасность и величие, от вас же не требую ничего, кроме ласки. Мы ваших панских и всего рыцарства и всей земли короны Польской и Великого княжества Литовского прав и вольностей нарушать ни в чем не хотим, еще и сверх вашего прежнего, что за вами ныне есть, во всяких чинах и отчинах прибавим и своим жалованьем наддавать будем. Людям вольно будет держать по своей вере, кто в которой вере живет. Кому король Стефан чего должен остался, тем государь платит из своей казны, до ста тысяч золотых монет венгерских. Шведских и датских из Ливонии и Лифляндии изгоним, а города и земли уступим безвозмездно Польше с Литвой. Послов иностранных, если те явятся с делами невеликими, принимайте сами, мы в то вмешиваться не хотим. Обременять вас присутствием своим мы не будем, деньги же, что шли на содержание двора королевского, да останутся в казне польской». Послания сопровождались дарами богатыми, так что большинство шляхтичей на сейме проголосовало за царя Федора.
Начались долгие переговоры об условиях восшествия Федора на престол польский. Поляки хотели, чтобы Федор венчался на королевство в Кракове и приобщался Святых тайн в храме католическом от примаса королевства, архиепископа Гнезненского, и чтобы титул короля Польского стоял в титуле царском на втором месте. На что послы наши ответили достойно, что царь Федор родился и будет жить в вере православной, следуя святым обрядам ее, что венчаться на королевство он будет в Москве или на крайний случай в Смоленске в присутствии высших чинов польских, что обязывается он чтить папу римского и не мешать действию его власти над духовенством польским, но не допустит его мешаться в дела Церкви русской. Тут воевода виленский, Христофор Радзи-вилл, дал послам нашим совет тайный, что Федор может еще взойти на престол и при этом остаться в вере православной, если испросит только благословения у папы и поманит его надеждой на соединение Церквей. Такие уловки, чуждые духу русскому, были царем и Думой боярской с негодованием от-
вергнуты, что же до титула, то королю польскому было определено четвертое место.
Пока длились эти переговоры долгие, гетман польский Ян Замойский, воспользовавшись заминкой, силой и золотом посадил на престол королевича шведского Сигизмунда, племянника вдовы Баториевой и предыдущего короля Сигизмунда-Августа. Дух Батория, казалось, еще жил и враждовал нам в Замойском, мстящем нам за свое унижение под Псковом.
Из прочего: основали город Тобольск в земле Сибирской.
[1588 г.]
В следующем году не случилось ничего примечательного — ни войны, ни бунта, ни казней. Неспешно и незаметно текли дни, неотличимые один другого, особенно у царя Федора.
«Царь встает обыкновенно в четыре утра, даже летом до рассвета. Покончив с одеванием, он посылает за духовником, тот является с большим крестом и, коснувшись им лба и щек государя, подносит крест к устам для целования. За ним следует дьякон с иконой святого, память которого в тот день празднуется по святцам. Ее ставят на самое почетное место среди бесчисленных икон, которыми увешана сверху донизу комната царя, все иконы в богатых ризах с жемчугом и драгоценными каменьями, неред ними горят восковые свечи и неугасимые лампады. Федор сейчас же становится на молитву перед принесенной иконой, четверть часа усердно кладет земные поклоны. После этого духовник кропит его святой водой, поставляемой по очереди многочисленными русскими монастырями в знак благоговейного почтения к государю. Совершив первую утреннюю молитву, царь посылает справиться о здоровье царицы, о том, как она почивала. Получив ответ благоприятный, царь идет на половину царицы и проводит там некоторое время. Затем они отправляются вдвоем в домовую церковь к заутрене, которая длится около часа. По возвращении царь отправляется один в приемную палату и, сидя в большом кресле, принимает тех бояр, кого считает достойным этой милости. Около девяти часов он отпускает своих приближенных и отправляется звонить к обедне, исполне-
нию этой обязанности может воспрепятствовать только нездоровье царя. Обедня в одном из московских храмов занимает около двух часов, после чего царь возвращается во дворец обедать. Обед, несмотря на обильность и присутствие большого числа народу, не затягивается, после него государь почивает три часа, затем опять идет в церковь к вечерне. Оставшиеся часы до ужина он проводит с супругой в нешумных забавах, среди которых достойное место занимает рассматривание работ золотых дел мастеров и иконописцев. После ужина царь снова усердно молится вместе со своим духовником и получает его благословение на сон грядущий. Отклонение от этого порядка допускается только по воскресеньям и большим праздникам, когда государь посещает монастыри в окрестностях Москвы».
Так, не понимая уклада жизни русской и посему иронично, доносили послы иноземные своим государям. Тем более слов лестных находили они для Бориса Годунова, которого называли правителем. И поражались милостями, которыми царь щедро осыпал своего шурина и все семейство Годуновых. Как только Борис Годунов остался единственным опекуном, царь пожаловал его чином конюшего. Это тем более всех поразило, что почти двадцать лет, со смерти боярина Федорова-Че-ляднина, это место пребывало свободным. По чину было и особенное денежное жалованье, родовая деревенька Бориса под Вязьмой весьма изрядно приросла землями, поглотив самою Вязьму; кроме того, Борис получил еще прекрасные луга на берегах Москвы-реки с лесами и пчельниками. То же и все их семейство получило хорошие земли и поместья, а сверх того доходы с областей Двинской и Ваги, казенные сборы московские, рязанские, тверские, северские. Общий годовой доход семейства перевалил за миллион рублей, Борис же хвастливо говорил, что он может на собственном иждивении вывести в поле до ста тысяч воинов.
Из прочего: поставили в Кремле новые палаты Денежного двора, приказов Посольского и Поместного, Большого Прихода и дворец Казанский.
[1589 г.)
В году сем случилось событие, одно их величайших в истории русской — в Москве был утвержден патриарший престол. Много лет народ русский грезил об этом, но в предыдущее царствование это не могло быть осуществлено, царь Иоанн при всей своей набожности ревниво следил за ростом богатства монастырского, враждовал с митрополитами из-за их попыток смирить его свирепство и сластолюбие и помыслить не мог вложить в руки святым отцам столь сильное оружие. Несомненно, что утверждение в Москве патриаршего престола еще более возвеличивало и державу Русскую, и Церковь православную, столь же несомненно, что оно умаляло власть царскую. Лишь царь Федор, богобоязненный и невластолюбивый, мог решиться на такое дело. И помощником ему в этом был Борис Годунов, который, лелея в душе планы дальние, хотел еще выше вознести своего клеврета верного, митрополита Иова.