Царь Дмитрий - самозванец
Шрифт:
Встретили Густава с большим почетом, одели в золото и бархат, ввезли в Москву на богатой колеснице, усадили за стол царский, одарили сверх меры, пожаловав помимо дома в Мо-
скве, денег и сосудов драгоценных еще уезд Калужский с тремя городами. Густав всем понравился, было в нем благородство истинно королевское в сочетании с приятными манерами и ученость изрядная, знал он даже русский язык, а кроме него латынь и греческий, польский, немецкий, итальянский и французский, возможно, и другие. Однако Густав категорически отказался переходить в православие, что было первейшим условием женитьбы на дочери царской, допустил и другие проступки. Поэтому Густава отставили от двора, определили ему место жительство сначала в Угличе, затем в Ярославле, потом в Кашине, там он и успокоился навеки. Этим завершилось первое сватовство Бориса Годунова и первый полный год его правления:
Из прочего: заложили две крепости — Царев-Борисов в устье реки Сокол для охраны южных рубежей наших и другой Царев-Борисов или, как его называли для избежания путаницы, Борисов городок близ Можайска на реке Протве, с мощными стенами каменными, башнями высокими и прекрасным храмом в честь Святых Бориса и Глеба.
[1600 г.]
Последними из держав европейских прислали послов своих соседи ближайшие, Польша и Швеция. Память о войне недавней еще не успела изгладиться, поэтому Борис Годунов по обыкновению своему повел с послами игру хитрую, дипломатическую, зная о неудовольствиях, возникших в последние годы между этими державами, старался добиться наиболее выгодных условий мира, угрожая устами дьяков своих каждой державе союзом с противной стороной, сам же не спешил принимать послов.
Лишь по прошествии шести недель принял царь Борис великих послов польских во главе с гетманом литовским Львом Сапегою. Смиренный тревожным ожиданием посол представил царю не только договор о вечном мире, но и повел речь о союзе тесном между державами нашими. Условия, утвержденные сеймом польским, включали право подданных обоих государств вольно переезжать из одной страны в другую, посту-
пать на службу придворную, военную и земскую, приобретать земли, свободно вступать в браки, посылать учиться детей, русских в Варшаву и польских в Москву. Предлагалось также учредить единую монету, создать общий флот на море Северном, сообща обороняться от врагов.
Среди прочего значилось право поляков строить костелы в Москве и других городах русских, тут наши святые отцы стеной встали, так что идею союза даже обсуждать не стали. В конце концов царь Борис смилостивился и, подчеркнув особо, что делает это лишь по ходатайству своего малолетнего сына и наследника Федора, пожаловал Польше мир двадцатилетний.
Несмотря на все эти камни подводные, подписание мира с Польшей обставили чрезвычайно торжественно и отмечали весьма пышно. Царь Борис как чувствовал, что этот день — наивысший взлет его царствования. Но, конечно, никто тогда такого и помыслить не мог. Все праздновали установление мира долгого и, как мнилось, нерушимого на всех наших границах, наступление века спокойствия и благоденствия.
Но недолго держава и народ наслаждались тишиной и спокойствием, недолго и царь Борис блаженствовал безмятежно на троне царском. И виной всему была мнительность Годунова, вдруг вспыхнувшая с новой силой. Питали ее и слухи неожиданные, неведомо откуда пошедшие, что-де жив царевич Димитрий, скоро явит себя миру и предъявит права на престол прародительский. Не доверяя проявлениям любви народной, видя лукавство в славословиях святых отцов, чувствуя противодействие скрытое бояр своевольных, Годунов уподобился руководителю своему с юношеских лет царю Иоанну Грозному, везде видел заговоры, поползновения к бунту, готовящиеся покушения на жизнь его и на венец царский. А пошатнувшееся вдруг здоровье обратило его мысли к смерти возможной, заставило трепетать за сына своего единственного и наследника, коему многие могли явиться соперниками в борьбе за трон опустевший. Поэтому в который раз отказал царь Борис князьям Федору Мстиславскому и Василию Шуйскому, которые, пребывая в возрасте зрелом, били ему челом о дозволении жениться. Страшился царь Борис продолжения
родов, кои по крови имели больше прав на престол Русский, чем он сам и сын его.
Первым же пострадал от царя Бориса его бывший близкий друг и родственник Богдан Бельский. Годунов, взойдя на престол, повелел вернуть Бельского ко двору, но тот повел себя неучтиво, памятуя первенство давнее, противоречил царю даже при боярах и пытался указывать, как ему надлежит поступать. Царь Борис, осерчав, отправил Бельского наместником в крепость новую Царев-Борисов. Вскоре донесли Годунову, что Бельский в кругу узком говорит о каких-то услугах тайных, оказанных им Годунову во времена давние, и кричит прилюдно, что кабы не он, то не сидел бы Годунов на престоле. Царь приказал взять Бельского в железы и доставить в Москву для суда. Годунов требовал наказания суровейшего, но Дума боярская вынесла мягкий приговор — лишение чести и ссылка. Тогда царь Борис измыслил унижение изуверское: в присутствии всего двора и послов польских и шведских Бельского привязали к столбу и палач выдергал волос за волосом пышную бороду и усы боярина. Бельский исходил слезами, градом катящимися из его глаз, и лишь мычал сквозь стиснутые зубы, что породило у присутствующих подозрение, что по тайному указанию Годунова ему усекли язык. После казни Бельского сослали в его нижегородское поместье под надзор пристава.
Не забыл царь Борис и тех, чьи имена звучали на Соборе Земском, собравшемся после смерти царя Федора и отречения царицы Арины. Первым из них был престарелый князь Симеон Бекбулатович, тихо доживавший свой век в княжестве тверском и, возможно, даже не знавший, что явился невольно соперником всесильному правителю. Дождавшись именин князя, царь Борис послал ему угощение со стола своего, которое стольники царские несли на двадцати блюдах золотых, за ними шествовал охранник Борисов, безбожный еретик Яков Маржеретов с огромным кубком царским, осыпанным каменьями драгоценными, с вином испанским. Как выпил князь Симеон это вино за здравие царя Бориса, так сразу и ослеп.
Это преступление гнусное вызвало возмущение всеобщее,
но устрашенные Годуновым бояре молчали. Один лишь Федор Никитич Романов имел смелость выступить с обличениями беззакония царского, на заседании Думы боярской бросил он в лицо Годунову обвинение в покушении на жизнь князя Симеона и в других преступлениях, открыто сказав о причастное™ Годунова к загадочной гибели царевича Димитрия. Рассказывают, что дело до рукоприкладства дошло, царь с первейшим боярином сошлись в схватке прямой, к великому соблазну всей Думы, и в схватке той Федор Никитич Годунова на пол завалил. Так ли все было, доподлинно неизвестно, но вскоре поползли слухи, что царь при смерти. Слухи еще больше усилились, когда после двухнедельного отсутствия на публике Борис Годунов приказал отнести себя на носилках на службу в храм Благовещения. Выглядел он очень плохо, спал с лица, морщины углубились, руки же свитских, поддерживавших его под локти, к концу службы заметно дрожали, видно, обвис он на них всей тяжестью.
Немногие прозорливые увидели в этом хитрость Бориса Годунова, который положил отомстить Романовым и низвергнуть последнего из законных претендентов на престол Русский. Москву наводнили стрельцы, на встревоженные вопросы царь Борис отвечал, что прибывают они для торжественной встречи послов польских. Не веря Годунову, Федор Никитич с братьями усилили охрану, призвав в Москву множество детей боярских и боевых холопов, так что подворья братьев превратились в воинские станы.
Желая соблюсти видимость законности, Борис Годунов искал лишь повода для ареста. Вспомнив свою уловку давнюю в деле с Шуйскими, он попытался обвинить Романовых в государственной измене, воспользовавшись встречей открытой одного из братьев Романовых, Александра Никитича, с велиг ким польским послом, гетманом литовским Львом Сапегою. Для этого приказал он схватить тайно посольского толмача Якова Зборовского, присутствовавшего на встрече, и допрот сить того с пристрастием. Толмач умер на дыбе, не дав сведений уличающих. Тогда Годунов решился на каверзу подлую* подкупил ближнего слугу Федора Никитича Романова, сына
— 4 aPcaS 3 MS?
боярского Алексашку Бартенева, чтобы тот подбросил в дом боярина мешки с корешками разными и предметами колдовскими. Сделав дело черное, Бартенев подбросил донос безымянный на двор патриарший, патриарх Иов немедленно доложил царю, Годунов лицемерно возмутился и приказал арестовать Романовых, буде потребуется, то и силой в темницу их препроводить.
Пять романовских подворий стояли в ряд на Варварке, где всегда народу много, а еще больше могло по первому кличу сбежаться. Зная любовь простого народа к Романовым, Годунов не решился на штурм открытый и положил совершить все по воровскому обычаю ночью. Пять сотен стрельцов и две сотни немецких наемников во главе с капитаном Маржерето-вым окружили двор боярина Федора Никитича Романова. И тут не обошлось без хитрости и предательства. Борис Годунов призвал к себе родственника Федора Никитича по жене, Михайлу Салтыкова, и, наобещав ему всяких милостей, предложил явиться к нему ночью якобы с вестями важными и неотложными, а уж как ворота приоткроют, там стрельцы и вступят в дело. Так все и сделали, но стража романовская не дремала, едва стрельцы ступили на двор Федора Никитича, как завязался отчаянный бой. Соседние же дворы мигом ощетинились пищалями, там был форменный штурм. Смяв охрану, стрельцы ворвались в дом Федора Никитича, устремились в подклеть и из места указанного извлекли на свет Божий мешки потаенные. Затем разграбили дома и подожгли, так что все пять романовских подворий дотла выгорели. А из-за соседнего тына посольского двора за всем этим наблюдали испуганные поляки.