Царь Гильгамеш

Володихин Дмитрий Михайлович

Он закричал на поганых человекобыков, выхватил у кого-то тяжелое копье, предназначенное для боя стенка-против-стенки, и швырнул его не целясь. Рука сама выбрала, куда направить удар. И острие нашло дорогу между медными пластинами на кожаном доспехе чужака. Там, в шевелящейся массе врагов, кто-то коротко вскрикнул. Жирно чавкнула большая лужа, принимая тело,

— Джан!

Жуки полезли на баррикаду.

Дальше было очень плохо. Хуже некуда. Когда Асагу было восемь солнечных кругов, он подрался с сыном охотника, а тому было на четыре солнечных круга больше. С детьми реддэм не дрался только ленивый: они считались воинами от рождения, и всем мальчикам из шарт, пахарей, тамкаров, да из кого угодно, очень хотелось доказать: вот,

мол, тебе, воин, тут не один ты умеешь махать кулаками, на, воин, получи впрок… В пятнадцать, да хотя бы и в четырнадцать, юноша-реддэм воином действительно становится… и тогда его уже очень опасно бить — он убьет в ответ. Но в восемь — совсем другое дело. Тот мальчик, уже почти мужчина, полудикий, привыкший жить на неогороженной земле, вдали от кирпичных стен и городских ворот, приканчивать подранков, пить мутную воду из каналов и рек пополам с илом и зеленой мелочью, терпеть боль, холод, дождливую погоду и знойный ветер из великой пустыни на Заходе, — он был как обожженная в печи глина; сначала Асаг отбил об него пальцы, потом тот лупил его долго и жестоко, сделал из лица кровавую кашу… Будущий воин не мог сдаться, он отмахивался лежа, корчась в траве; когда заплыл глаз и даже когда левая рука, хрустнув, перестала быть оружием, Асаг все еще пытался достать врага, дотянуться, хотя бы плюнуть ему на ногу. Сейчас выходило точно так же. Человекобыки неторопливо валили его копейщиков одного за другим. Упали двое из трех реддэм. Баррикада выросла чуть не до высоты человеческого роста — за счет тел, густо покрывавших ее… Асаг убил одного гутия. Другому разрубил ноту. Может быть, зацепил кого-то еще, он не помнил, не видел: тьма глотала его выпады, тело скоро наполнилось десятками маленьких болей. Правое плечо ныло от удара булавой, а по предплечью скользнуло острие колья. Зазубренный каменный нож вспахал ему щеку и подбородок. Кто-то метко ударил ногой по колену. И левое ухо. И ступня правой ноги. И безымянный палец на правой руке — чем его достали? До чего ж больно!

Иногда его бойцы выпускали кишки горцу. Платили за одного — четырьмя. Наверное. В темноте не видно. Обычно расплачивались именно так — один к четырем. Не зря он в самом начале воткнул в чужого копье. Если б не это, на баррикаде лежали ли бы сейчас все царские солдаты, И его собственное тело, наверное, босые ступни гутиев глубоко вдавили бы в общую груду мертвецов. Может быть, так и будет. Скоро. А пока баб-аллонские копейщики вес еще заставляли чужих платить.

Земля Царства любит кровь чужих.

«Да где же они! Задница… Задница ослиная! Ведь так и не успеем…»

Его последний реддэм повалился навзничь.

«Все, кажется… Творец, суди меня милостиво! Не успели».

Вдруг человекобыки расступились. Эбих баб-алларуадский огляделся. Не более полутора десятков его солдат все еще держались на ногах и могли оказывать сопротивление. На стене шел бой. Нет, не бой даже, а какая-то дикая свалка, без разбору швырявшая вниз трупы горцев и защитников форта. Прямо перед ним толпа Гутиев разошлась надвое, будто старая тряпка, порванная пополам. Тухлятина вонючая! Оказывается, ворота успели разбить в щепы. На обломках стоял с медным топором в лапище старый матерый зверь — царь Гургал…

И тут Асагу вновь представилась таблица сегодняшнего сражения. Так явственно, словно неровная грань формованной глиняной плитки лежала у него на ладони. Знаки покрывали ее до середины, низ еще пустовал, призывая писца… А вот ровно по центру глина набухала странным и недобрым знаком: тринадцатилучевая звезда хищно ощетинивалась своими шипами. Звезда то виделась эбиху отчетливо, то исчезала, то размазывалась ровно наполовину. Будто подмигивала.

«Да что за говенная причуда! Опять, что ли, их маги взялись за свои игрушки?»

Гургал сделал шаг. Другой. Его интересовал Асаг. Вот оно что. Кровью эбиха не зазорно испачкать царское оружие. Это никак не могло считаться человеком. Гургал возвышался на четыре головы над

Асагом. А насколько он был шире в плечах, даже считать не хотелось. Медведь бы испугался и убежал. Вот же задница! Какая выходит задница… Лица Гургала, конечно, не видно. Лицо закрывает золотая маска, по которой змеятся огненные блики. Из-под маски слышится рык с какими-то звериными подвываниями, как у хищной кошки, если ее разозлить. У хищной кошки размером с двух медведей.

Царь сделал молниеносное движение. Топор просвистел у самого носа эбиха. Невозможно так быстро работать столь тяжелым оружием…

«Творец!»

Асаг не знал, как ему сладить с чудовищем. Но как-то справиться с ним было необходимо. Свои и чужие смотрели на них. И тело эбиха, измученное, сочащееся кровью, но все-таки сильное, гибкое и навычное к драке, начало опасную игру с топором Гургала. Асаг то приближался, грозя пощекотать царскую плоть мечом, то отскакивал, и заостренная медь на палец не доставала до его черепа.

«Творец!»

Они кружили, а кровь упрямым ручейком стекала по лицу и доспехам Асага. Чья мэ крепче? Большинство тех, кто наблюдал за поединком, считали эбиха че-ловеком-на-пороге: странно, что еще жив, впрочем, это ненадолго.

Тринадцатилучевая звезда вспухла нарывом на поверхности таблицы…

«Творец!»

Дротик, брошенный откуда-то из-за спины эбиха, вонзился царю-быку в горло, у самого подбородка. В неверном свете факелов было видно, как разлетаются веером капли крови. Гургал не смог даже крикнуть. Вздохнул глубоко, как дышат старики, боящиеся выпустить из себя жизнь вместе с дыханием, и повалился набок.

Странно, сколь быстро отлетела душа от этого огромного тела. Если была она там, душа… Странно, как бесславно оборвалась мэ царя.

Пехота ночи никогда не чтила поединков. Черные — не реддэм. Они просто убивают.

Асаг успел сделать несколько шагов назад, и над телом Гургала тут же сомкнулись два строя. Эбиха сбили с ног, и он не сразу сумел встать, а когда встал, не сразу занялся делом. Асаг все никак не мог поверить: жив! живой… Черные и человекобыки деловито резали друг друга. И если копейщики подбадривали друг друга воинственными криками, а горцы ревели, не хуже настоящего зверья, то черные работали молча. Им было наплевать, сколько впереди них Гутиев, чем они вооружены и чего хотят. Черные очищали площадку перед воротами так, словно давили ядовитых жаб. Теперь гутии отдавали за одного черного трех или четырех своих.

«Успели…»

Далековато они стоят, казармы черных. У самых Рыбацких ворот, за храмом. Далековато.

Асаг отошел подальше от побоища на баррикаде, присмотрелся к тому, что творилось на стенах. Его меч больше не нужен был этому бою. Лихая вышла сшибка. Теперь — все. Руки отдохнут. Может быть, еще разок… чуть погодя. Потом.

Ему необходимы были три вещи; знамя лугаля баб-алларуадского, компания эбиха и резерв, чтобы вовремя затыкать прорехи в обороне. Как лугалю, ему полагалось копье с четырьмя конскими хвостами, как эбиху — полусотня охранников, бегунов, писцов и пять реддэм для важных поручений. Опытный военачальник, он понимал, что отразил только первый натиск и еще много людей должны будут сгореть в сегодняшнем побоище.

Асаг остановил сотню черных, подтягивавшуюся к воротам, забрал у сотника нескольких бойцов и разослал их куда требовалось: поторопить старшего агулана ополченцев; отыскать дежурного реддэм компании, пусть ведет всех сюда, к Сигнальной башне, и немедленно; разыскать тысячника Хеггарта, этот должен прислать знамя, двести копейщиков и полусотню лучников.

Миновала четверть стражи. Теперь у Асага было все, что нужно. Человекобыки вновь схлестнулись с черными и оставили перед Сигнальной башней сотни рогатых трупов. Издалека, наверное, могло бы показаться, будто здесь забивали скот. Если бы было кому смотреть на эту свалку издалека, если бы был день, а не ночь, если бы пространство у разбитых ворот вновь не покрылось темной живой массой…