Царь Грозный
Шрифт:
Суббота хороший хозяин, стадо у него немалое, самому не справиться. Потому, когда вдруг объявился новый человек и спросил, не приютит ли его за какую работу, даже долго не раздумывал. Только подивился, как человек попал в Хижи.
Оказалось, привез на лодке местный крестьянин Михей Гнутый, плававший на берег за кой-каким товаром. Перед самым отплытием обратно на остров к нему вдруг подошел этот странный человек, по виду вроде и русский, но уж слишком чистый и опрятный. Спросил, откуда лодочник, попросил
– С чего бы? – усмехнулся Михей, внимательно оглядывая незнакомца. Нет, вроде на беглого не похож, на татя тоже. Но Гнутый тотчас осадил сам себя – откуда ему знать, как выглядит тать? Любой татем может оказаться.
– Не могу среди людей жить, – мотнул головой незнакомец.
Михей хотел было сказать, что тогда ему прямая дорога в монастырь, а то и совсем в скит, но передумал и почему-то предложил:
– Давай к нам!
– Это куда? – поосторожничал незнакомец. Эта осторожность не слишком понравилась Гнутому, но ответил:
– На остров! Людей у нас мало, но каждый на виду…
Цепкие глаза крестьянина в упор разглядывали человека. Тот кивнул:
– Поплыву, коли возьмешь с собой. А чужих глаз я не боюсь, если только меня самого не продадите…
– Кому? – снова сощурился Михей.
Незнакомец совсем помрачнел, но, видно, выхода у него не было, уже тише проговорил:
– От княжеской немилости…
– Эк ты!.. – ахнул владелец лодки. – Какому это князю тебе не угодить пришлось?
Говоря это, он уже освобождал место в лодке для просителя. Тот все понял без слов, забрался на свое место, протянул руку за веслом:
– Давай, грести помогу.
Михей осторожно отстранился:
– Я сам!
– Зря боишься, – усмехнулся незнакомец. – Я боярский сын Федор Колычев, был на службе у князя Старицкого… Сам ведаешь, как не любят нынче в Москве этого князя и всех его людей.
Гнутый сокрушенно помотал головой:
– Что-то слышал, да не до Москвы нам, со своими делами в Хижах управиться бы…
Помолчали, когда до берега уже было далеко, Федор снова предложил:
– Давай погребу. Устал же…
– Не, – упрямо мотнул головой крестьянин. – А куда ж ты теперь-то? Ты, чай, боярин, к простой жизни не привык.
Колычев довольно долго смотрел вдаль на плывущие и в небе, и в воде облака, на ставшую почти невидной полосу леса на берегу, потом вздохнул:
– Не привык, ты прав. Да только жизнь так поломалась, что придется привыкать. А работы я не боюсь… Если можно, поживу в вашей деревне, покуда все не уляжется, а потом подумаю.
Гнутый хмыкнул:
– Мы гостям всегда рады, но вот только гость ли ты? А ну как за тобой царская стража наедет, нас всех порубит?
– Никто меня не видел и, верно, пока не выслеживал, не то давно бы взяли. Опалы на меня пока нет, только на мою дальнюю родню. А ежели ты сам не расскажешь, кто я таков, то и знать не будут.
– Ага! – обрадовался Михей. – Я в деревне расскажу, что, мол, встретил нежданно богатого родственника,
– Да я и сам понимаю, что белыми нитками шито. Но где-то же жить надо? Ежели не пригреете меня хоть на время, то придется дальше топать.
Русский народ жалостлив, кому помощь нужна, тем всегда поможет. Только кивнул Михей:
– Ладно, поживешь у нас, а там видно будет.
Помолчав еще немного, вдруг объявил:
– Только трудиться придется вместе со всеми! У нас даром хлебушек не едят!
Колычев улыбнулся:
– Не объем, не бойся.
– Деньги есть, что ли? – сощурил глаза Михей.
Федор помотал головой:
– С собой нет. Работать стану вместе со всеми, как скажут. А потом отблагодарю.
Гнутый что-то пробормотал невнятное, но по его недовольному взгляду было ясно, что не одобряет отсутствие звонких монет у своего нечаянного гостя.
Они долго плыли молча, потом Михей, видно, все же устал и предложил Колычеву:
– Погреби ты, я править стану.
Тот не стал выговаривать, кивнул и пересел на середину лодки. В его руках силы было немало, размашистые гребки погнали суденышко гораздо быстрее, чем у хозяина. Глаза Михея снова превратились в щелочки, откуда подозрительно заблестели маленькие глазки.
– Говоришь, сын боярский? А гребешь вон как!
Федор от души расхохотался:
– Я же сказал: много что умею! Мой отец Степан Иванович Колычев боярин небогатый, даром, что родичей вон каких имеет да княжича Юрия воспитывает! Наши владения в Деревской пятине не только людскими руками подняты, но и нашими с батюшкой. Я не только грести приучен, но и косить, топором работать, не очень умело, правда, но острие от обуха отличу…
Гнутый вытаращился на своего попутчика во все глаза:
– Да неужто бояре такими бывают?!
– Бояре всякими бывают, – вздохнул Колычев, усиленно работая веслами. Дело близилось к вечеру, а плыть в ночи ему совсем не хотелось.
Видя, что Колычев действительно не боится труда, Михей постепенно успокоился. Он уже представлял, как станет рассказывать в деревне о такой неожиданной встрече. Только подумать – боярский сын гребет в его лодке, а он сам сидит как боярин! Ну дела…
Но похвастаться не удалось, когда Хижи уже были видны, Колычев вдруг попросил:
– Ты лишнего-то не говори, ни к чему всем знать, кто я и откуда…
Михей чуть помолчал и все же возмутился:
– А чего ты боишься? Люди у нас хорошие, ежели ты к ним с добром, то и они не обидят.
– Боюсь, – откровенно признался Колычев. – Не тать и не бежал, но княжеской немилости пока хоронюсь. Моих братьев кнутом на Москве били и казнили, почем зря! И дядю Федора Михайловича в узилище гноят.
– Родных?! – ахнул Гнутый.
– Троюродных, – мотнул головой Федор, – только от того не легче. Меня, может, и не тронули бы, да лучше быть нагим, да живым, чем в шубе и повешенным.