Царь Грозный
Шрифт:
Вроде и не заставлял о себе рассказывать, но так рассуждал, что Колычев почел за лучшее добровольно все выложить:
– Верно заметил, не крестьянского я роду, и не из Юрьева. Я – боярский сын Федор Колычев, у отца моего владения в Деревской пятине. Бежать пришлось, потому как родня в немилость нынешней царице и ее родне попала. Дядю и троюродных братьев сгубили, я дожидаться не стал. Пока и до нас не добрались, утек, теперь вот скитаюсь. А Михея я не обманывал, про Юрьев и голову он сам придумал, чтобы вопросов не задавали.
На лице хозяина дома ничего не изменилось, не было понятно, как он относится к беглому
– А теперь куда же?
– Не знаю, – честно признался Колычев. И это была чистейшая правда.
Суббота со вздохом поднялся со своего места. Встал и Федор, негоже гостю сидеть, если хозяин стоит.
– Ладно, у меня поживешь. Потом подумаем. Делать-то что можешь?
У Колычева отлегло от сердца, рядом с таким крепким и уверенным мужиком было очень покойно и надежно. Развел руками:
– Да нарочно ничем не занимался, но руки к делу приучены. Работы не боюсь.
– Лады, – кивнул Суббота. – Иди ложись на сеновале, завтра рано поутру разбужу, со мной пойдешь, пастьбой заниматься станешь. – Вдруг его голос стал насмешливым: – Али тебе сеновал не подходит? Тогда прости, боярин, другого места нет.
– Я ни сеновала, ни работы не боюсь. И боярином меня не зови. Какой я боярин, ежели к тебе в работники прошусь?
Они стояли друг против друга почти лицо в лицо. Коренастый Суббота был ниже Колычева, но точно кряжистый дуб – с места не сдвинешь. Только и Федор, пусть в теле тонок, а тоже крепок, глаза не опустил, не заерзал. Хозяин дома снова усмехнулся, но уже добрее:
– Завтра и поглядим.
Почти год пас скотину у Субботы беглый боярский сын Федор Колычев. Долго терпел болтливый Михей, скрывая тайну своего знакомого, но однажды все-таки заорал в ответ на очередное проклятие своей неугомонной супруги, снова носившей во чреве наследника:
– Да если б не я, то погиб бы боярский сын Федор Колычев! Сгинул! Пропал!
– Кто? Какой боярский сын?! – ахнула супруга не потому, что хотела дознаться правды, а потому, что хотела уличить мужа в очередной лжи.
– А Федька, что у Субботы живет! – Для Михея в тот миг важнее всего было огорошить зловредную супругу. О своих же собственных предупреждениях он попросту позабыл.
Надея уперла руки в бока и пошла на Гнутого приступом:
– Ты че врешь-то?! Че врешь?!
Михей был уже и сам не рад, что проболтался, но слово не воробей, вылетит – не поймаешь, верно говорят. Пришлось виниться, рассказывать все, как было. Каялся долго, потому как супруга сначала все не верила, потом ругалась, что ее обманул, а это хуже всего! Остался Михей виноватым, и ублажать Надею ему пришлось еще не одну ночку. Хотя и кривоватый он был мужик после той лесины, но дело свое знал хорошо. Простила ему Надея такую оплошность после третьей горячей ночки, но в узде держала пуще прежнего и на сторону глянуть не позволяла.
Но Надея на то и баба, чтобы проболтаться скорее мужа. Всего одной сердечной подруге по великому секрету выболтала мужнину тайну, но вскоре вся деревня стала странно поглядывать на пастуха, что у Субботы в работниках ходил. Все вызнал сам Суббота, встретил Михея, толкнул к забору, у которого застал, и грозно спросил:
– Выболтал?!
Тот понял, что попался, перепуганно закивал, заерзал:
– Супруге только… Во сне проговорился, да она баба догадливая…
Суббота
Но деревня хотя и знала, а кому могла сказать? Зимой по крепкому льду на торг возили свое, а по весне отрезан остров бурным озером от остальных. Но вот сошел лед, и не один Михей Гнутый поплыл на берег за покупками… Нашлись такие, кто похвастался, мол, вон какова наша деревня, у нас боярский сын в пастухах! Болтовня пошла дальше.
Поняв, что сохранить в тайне происхождение Федора не удалось, Суббота предложил ему:
– Тебе в монастырь уходить надобно.
Тот кивнул:
– Сам о том думал. Да только куда я с острова? И как, не саженками же грести? А подвезет какой Михей, так снова все знать будут…
Суббота немного пожевал губами, крякнул и объявил:
– К берегу, только в другую сторону, отвезу сам. Знать никто не будет. А там иди на Соловки. Места суровые, но народ монашеский, слышал, стойкий, не предаст. Ежели за тобой смертной вины нет, то на Соловках искать не станут.
– Нет на мне вины ни смертной, ни малой. А за помощь спасибо, отблагодарю.
На том и порешили. Суббота отвез Колычева на дальний берег Онежского озера, дал с собой немалый запас всего – и еды, и оружия, все же лесом идти, и одежды. Нарисовал весь путь, какой до переправы проделать должен. Перекрестил вслед:
– Храни тебя Бог!
Немного погодя в Соловецком монастыре появился новый поселенец, кто таков и откуда, никто не знал, службы в церкви стоял честно, молился истово, работы не чурался никакой, сносил и обиды, и даже побои. Ничего не требовал, только молился и трудился. Монахи приглядывались к Федору молча, расспрашивать не принято, придет время, сам расскажет.
Сам Федор, когда подплыл на утлом плотике к берегам Соловецких островов, ужаснулся. Обитель недавно выгорела почти вся, вместо и так невеликих построек торчали одни обгорелые печные трубы. Уцелела только крошечная кладбищенская церквушка. В первый миг стало даже чуть страшно, куда приплыл-то? Но тут же в сердце какая-то радость взыграла, не от того, что обитель пострадала, а от того, что его помощь понадобится.
Потом Федор на исповеди каялся этой радости, негоже так, но тогда вдруг почувствовал, что со своими молодыми сильными руками очень пригодится старцам в восстановлении обители. Действительно, пригодился, работал, не помня себя, кроме труда, знал лишь молитву, скудную еду (другой не было) да короткий сон. Братия видела старания нового послушника, ценила их, но видела и другое – не того он поля ягода, чтобы нищим в монастырь прийти.
Обычно послушники боярского да княжеского рода делали весьма крупные вклады в обители, где им оборудовали отдельные кельи. А уж работать вместе с остальными им и в голову не приходило. Сколько ни старался в свое время Сергий Радонежский уравнять всех иноков в правах и послушании, не всегда так выходило, кто больший вклад внес, тот и жил лучше. А тут явно даже не купецкий сын, больно грамотен да ухожен, но без денег и работает что топором, что лопатой, что просто руками, точно всю жизнь этим занимался. Когда людям что-то непонятно, они этого боятся или не любят. Так и Федору пришлось испытать немало тычков и упреков без повода, выдержать немало хулы и трудов, пока признали монахи его своим.