Царь Грозный
Шрифт:
С утра солнышко, птицы поют, в воздухе благодать разлита. Но это людей мало радует. Москва притихла, уже многие знали, что под стражей, а то и в Пыточной лучшие бояре, которые от имени Земского собора просили государя удалить опричников. Если бояре да дворяне в узилище, значит, грядут новые казни, снова польются реки крови. Купцы, что вели мелкий торг на Поганой луже, вздыхали: собирай товар, ищи новое место. Под плахи и виселицы народ калачи покупать не пойдет.
На Благовещенское подворье примчался гонец – государь повелел Соловецкому игумену на следующий день быть к нему на трапезу!
Прислал свое благословление и архиепископ Новгородский Пимен. Чернец, привезший грамотку, смотрел с любопытством, но не раболепно. Это игумену даже понравилось, но Власий возразил:
– Этот за Пименом сидит. Ныне Пимен у государя главный советчик. – Вздохнул: – Эх, скорее бы митрополита выбрали, чтоб этого упыря новгородского прочь из Москвы погнать!
Филипп выдал свою мысль, не дававшую покоя ночью:
– А чего же Пимена не избрали, когда Германа Казанского государь со двора погнал? Небось сказал бы царь своего верного слугу на митрополию поставить, так и поставили бы.
– А сам царь и не скажет! – фыркнул Власий. – Государь хотя и погнал Полева обратно в Казань, но понимает, что кто попало митрополитом стать не может! Все же не в лавке распоряжаться, достойный святитель нужен! После Афанасия да Германа Собор любого не утвердит!
«Ой ли?» – подумал Филипп, но возражать не стал. Тем паче что Власий вдруг снова пристал к нему самому:
– А чего тебя-то вызвали, неужто не ведаешь?
Игумен только плечом дернул:
– Не ведаю.
– И Пимен молчит… – Вдруг глаза протопопа загорелись хитрым блеском: – А ну как на митрополию поставят? Пойдешь?
– Ты что шутки шутишь, святой отец?! – чуть не разозлился на него Филипп. – Какой из меня митрополит?
– Э не-е, – замотал головой Власий. – Из тебя очень хороший! – Он даже посохом своим пристукнул от удовольствия от такой мысли. – Лучшего и не сыскать ныне на Руси! Ай да государь! Ай да Иван Васильевич! Верно удумал!
Филипп все же рассердился:
– Полно тебе, отче Власий!
Тот вмиг стал серьезен:
– Только одно скажу: бойся Пимена. Эту змеюку злить нельзя, покуда со своим ядом обратно в Новгород не уползет. А там уж ему шею и свернуть…
– Полно, повторяю!
Как ни сердился на протопопа игумен, а мысль, им внушенная, в голове засела. Все может быть, если поставлен был на митрополию Герман, едва ставший епископом Казанским, то могут и ему предложить. Но московские дела не по нему, в свою обитель обратно бы… И то, что против архиепископа Новгородского выступать не следует, он тоже запомнил.
В тяжелых разговорах и раздумьях прошел и этот день. Перестав наконец радоваться своей придумке, Власий с толком рассказал о событиях двух лет. Филипп ужасался все больше и больше. Почему же не смог защитить свою паству митрополит Афанасий? Почему не образумил государя в самом начале опричнины, отдал на поругание стольких достойных людей? Почему позволил литься рекам крови?
Вспоминал Афанасия и все больше понимал, что, давно приученный выслушивать ужасы на исповеди,
А он? Что, если прав Власий в своих ожиданиях? Если и ему предложат? Филипп долго смотрел на яркую звезду в темном небе, пока ту не закрыло набежавшее маленькое облачко, и пытался понять самого себя. Нет, ему не нужна митрополия! Молчать не сможет, а быть изгнанному, как Герман, совсем не хочется. Горячая молитва, вознесенная к Господу, на время успокоила, но мысли не ушли. За много лет отвыкший размышлять о людской мерзости, ведь разлада в своей обители не терпел, Филипп тяжело переживал этот разлад в душе. Он не мог спокойно слышать о пролитой крови людской, но и не желал вмешиваться в московские дела.
Глядя на огонек лампадки у иконы, игумен снова и снова возносил мольбу к Господу, прося наставить на путь истинный, прося дать знак, как быть ему, слабому, в душе уже понимая, что не избежит столкновения ни с государем, ни с Пименом. Не сможет молча взирать на кровавый кошмар, что творится на Руси, даром что долго и покойно жил в своей обители.
Долго ворочался без сна и Власий. Он много наслышан о Соловецком игумене, да и сам не раз с ним встречался. Нрав у Филиппа твердый и требовательный. Благочинен он, умен, начитан, духовная сила с первого взгляда любому видна. Протопоп даже усмехнулся: если десяток игуменов будут стоять рядом, паства за благословением первым к Филиппу подойдет. Он и есть первый даже среди равных.
Только тяжело будет игумену, если митрополитом станет. Государь, слышно, не очень советы да наставления жалует, невзлюбил со времен Сильвестра и Алексея Адашева. Как такому слово свое скажешь? Разве что вон Малюта Скуратов может, да и тот лишь об измене. Про другое государь и слышать не желает.
Что будет? – вздохнул, поворачиваясь на другой бок, Власий. К утру он уже думал, что ничего хорошего. Но в сердце теплилась надежда на промысел Божий. Не зря господь привел Филиппа в Москву. Быть ему митрополитом всем на радость! Ну, может, и не всем, Пимен с Левкием радоваться не будут, но таких мало, тех, кому Соловецкий игумен к душе, гораздо больше.
Снова почти бессонная ночь, и утром темные круги под глазами. Снова внимательный, беспокойный взгляд Власия:
– Да ты здоров ли? Может, скажешься недужным? Вон какие синяки!
Филипп замотал головой на спасительное предложение протопопа. Чего уж тут, вечно бегать не станешь, чему быть, того не миновать. Перекрестился:
– С Божьей помощью осилю.
Провожая его к государю, Власий долго крестил вслед:
– Помоги тебе Господь!
Мало кому такую честь оказывают, Соловецкого игумена Филиппа государь пожелал принять не просто в палате для беседы, а устроил в его честь трапезу! Другому радоваться бы, а Филипп озабочен сверх меры. Заметив это, архиепископ Новгородский Пимен завистливо покачал головой: