Царь нигилистов 2
Шрифт:
Пап'a затянулся сигарой и выпустил дым в потолок.
— Мы с Якоби можем написать заявки на телефон и радио? — спросил Саша.
— Пишите, — кивнул царь. — Рассмотрим.
— Если засекретить телефон, у этого действия будет ровно один результат, — сказал Саша, — мы утратим приоритет и будем закупать аппараты в Англии, Америке или у того же Сименса. Все! Этим кончится. Потому что время пришло. По моим ощущениям, изобретение телефона — это вопрос 2–3 лет, пяти — как максимум. Только добежать до патентного бюро и дождаться привилегии. Радио может продержаться чуть дольше. Но я бы не рисковал.
— Я же сказал: пишите.
— Пап'a, у герцога Лейхтенбергского была лаборатория в Зимнем дворце?
— Да.
— Можно мне тоже выделить комнату?
— Ладно, посмотрим.
Пап'a докурил сигару, потушил, положил дымящийся окурок в пепельницу.
Позвонил в колокольчик. Слуга зажег свечи.
— Саша, — сказал пап'a, когда лакей ушел, — завтра у Никсы День рождения, и там будут ваши друзья детства. Ты кого-нибудь помнишь?
Саша немного запаниковал. Никого естественно! Каких-то ребят упоминал Никса, но слышать имена не значит знать. Ему совсем не хотелось возвращаться к обсуждению вопроса о своем душевном здоровье.
— Нет? — переспросил царь.
— Шереметьев, — сказал Саша. — Сергей… кажется.
— Да, Сережа. Узнаешь при встрече?
— Не уверен.
— Что ты о нем помнишь?
— Потомок графа Шереметьева и, видимо, Прасковьи Ковалевой-Жемчуговой, крепостной актрисы.
— Почти хорошо, — сказал пап'a, — только ты ему об этом не напоминай.
— Не думаю, что это позорно. Она была красавица, играла героинь и умерла молодой, кажется, от туберкулеза, сразу после рождения сына. Я помню ее портрет в шлеме с огромным султаном из перьев и плаще с фибулой. Где-то видел…
Саша прекрасно помнил, где он его видел. В музее Кусково, естественно. Все его детство, там в будущем, прошло на улице Аллея Жемчуговой, рядом с бывшим графским имением. И интеллигентные родители регулярно таскали туда на экскурсии.
— Значит, помнишь! — обрадовался пап'a. — Мы у них гостили.
— Он праправнук?
— Нет. Почему ты так думаешь?
— В Кусково есть стела, посвященная визиту прапрабабушки. Я ее помню. Поэтому подумал, что, наверное, праправнук.
— Она раньше поставлена, — заметил царь. — Саш, ты никогда не был в Кусково. Два года назад мы неделю жили у них под Москвой. Но в Останкино. Ты там мог видеть портрет.
Саша пожал плечами.
— Может быть, читал о Кусково или видел на картине, или мне кто-то рассказывал. Например, Сережа. Он мог ее видеть?
— Да, конечно.
— Я еще помню, что у графа Шереметьева и Прасковьи Жемчуговой был сын Дмитрий.
— Это отец Сергея, — сказал пап'a. — И ты видел Дмитрия Николаевича. В Останкино.
— Боже мой! Всего лишь внук! Эта история казалась мне такой далекой. Совсем из другой эпохи.
— Совсем не помнишь его отца?
— Нет, — признался Саша.
— А Останкино?
— Смутно.
Честно говоря, так и не довелось побывать. Там в будущем — это был другой конец Москвы.
— То есть ты помнишь Кусково и не помнишь Останкино? — продолжал допрашивать пап'a.
— Да, — признался Саша.
— Мейендорфов помнишь? Федю и Сашу?
— Фамилия знакома. Но это все.
Царь вздохнул.
— Я уже надеялся, что все в порядке, — сказал он. — И опять эта мистика. Ты иногда мыслишь просто блестяще, пересказываешь то, что мало, кому известно, а иногда вдруг не помнишь друзей, с которыми в разбойники играл.
— Наверное, мозг — это как лист бумаги с записями: если что-то стерто, природа не терпит пустоты и тут же записывает что-то другое.
— Мы стараемся не распространяться о твоей болезни, — сказал пап'a. — Постарайся, чтобы никто ничего не понял.
— Вряд ли это возможно. Где-нибудь я себя выдам.
— Говори поменьше, побольше слушай. Никса тебя подготовит. Завтра утром. Праздник в пять.
Было утро восьмого сентября.
После завтрака Никса ждал его на веранде Соснового дома. На столе, рядом с самоваром, лежал толстый альбом в кожаном переплете.
— Тебя как уже поздравлять? — спросил Саша.
— Вечером, со всеми поздравишь.
И Никса раскрыл альбом.
В нем были фотографии, в основном студийные, на фоне драпировок и портьер. Многие подписями и датами.
— Это Сережа Шереметьев, — начал Никса. — Внук графа Николая Шереметьева, сын Дмитрия Шереметьева, владельца Кускова, Останкина, Михайловского и много чего еще. В Останкино мы у них были. В год коронации пап'a. Сережа на год младше меня, в ноябре ему четырнадцать.
С фото смотрел красивый мальчик с большими глазами и тонкими чертами лица. Кажется, осталось что-то от утонченной болезненной красоты крепостной актрисы.
— Это Мейендорфы, — продолжил Никса. — Федя на год старше меня, ему уже шестнадцать. Сын барона Егора Мейендорфа. Это его брат Саша, ему всего десять.
Еще два правильных аристократических лица.
— Запомнил? — спросил Никса.
— Кажется. Я потом еще посмотрю.
Никса перевернул страницу.
— Саша Олсуфьев, — продолжил он. — У него зимой умер отец: граф Василий Олсуфьев. Саша всего на полгода старше меня. Ниже — Адлерберги. Николай на год старше тебя. И его брат Владимир двенадцати лет.
— Адлерберг — это партнер пап'a по картам, — вспомнил Саша.
— Да, — кивнул Никса. — Флигель-адъютант, генерал-майор.
— Все они красавцы, все они таланты, все они поэты, — процитировал Саша. — Никса, не запомню! Они все как на подбор!
— Поэт один Паша Козлов, — заметил Никса и показал очередную фотографию. — Но он пока не публиковался.
— Козлов? Фамилия простая. Может, запомню.
— Он самый старший из нас, ему уже семнадцать.
— Князь, граф, барон?
— Нет.