Царь Живых
Шрифт:
В двадцать семь.
Абсолютный рекорд Корпорации.
Позади остались семь страшных лет: изматывающая работа и еще более изматывающая учеба. Почти с нуля – первый наемный педагог начал с избавления от окающего акцента. Дальше – больше. Последний – наоборот – акцент ставил. Оксфордский. И заодно читал курс корпоративной этики. На сон оставалось два-три часа. На личную жизнь ничего не оставалось. Маркелыч вкладывал только деньги. Силы и здоровье вкладывал Ваня. Все мужчины его семьи были сильны и выносливы. И все умирали рано.
Он выдержал.
Пригородное шоссе. Шесть человек у двух джипов. Лицом к машинам. Ладони на нагревшемся металле. Ваня с Прохором чуть в стороне – с Мельничуком. Ребята в сферах и брониках шустро роются в салонах. Спецназ? ОМОН? СОБР? Кто их разберет, пятнисто-одинаковых… По всей форме не представлялись.
Обыскивали странно. Почти не обращали внимания на упакованные мелкашки и патроны. Знали, что все бумаги в полном порядке? Тщательно исследовали места, способные вместить что-либо небольшое: пачку денег, пистолет, нож… Похоже, весь сыр-бор к клубу “Хантер-хауз” не имел отношения. Но расслабляться рано…
– Пойдем поговорим, – поманил Мельничук Ваню. Они отошли на два десятка шагов. Прохор дернулся было следом – уперся в короткий взгляд и короткий ствол пятнисто-бронированного. Нервно затоптался, багровея даже уже не лицом – шеей. Жаркое было лето…
…Майор поглядывал на существование “Хантера” не то чтобы сквозь пальцы – сквозь подозрительный прищур… Дважды осторожно посылал следом оперативников – после того, как однажды возвращавшиеся с ночной операции собровцы напоролись на подотряд очистки за работой.
Все три рассказа совпали: парни оцепляли старый, выселенный дом или заброшенное здание в промзоне, швыряли в.подвал некие предметы (газовые гранаты?) и открывали пальбу по выскакивающим полчищам крыс… Развлечение идиотское, но охотнички действовали грамотно и слаженно, собровцы (до начала пальбы) посчитали за спецоперацию родственных служб, подкатили: помощь нужна? Судя по всему, опасаться, что ребятки продырявят сдуру друг друга, не приходилось. Да и винтовочки мелкокалиберные, маломощные, предназначенные для бумажных мишеней…
Примерно так успокаивал себя Мельничук до последнего времени…
Конечно, нарушался “Закон об оружии”. Но ответственность за стрельбу из спортивного оружия вне тиров и стрельбищ административная – заводить дело из-за штрафа в два минимальных оклада не хотелось… А жалоб не поступало – аккуратные парни, крысиные трупики за собой прибирают, даже гильз не оставляют – пользуются гильзосборниками… Да и район, в конце концов, чище становится…
Милиция последнее время два знакомых джипа не останавливала…
Да и раньше, когда останавливала, в большом продолговатом ящике, заполненном окровавленными, лишенными хвостов крысиными тушками, никто не рылся. Боялись заразы, да и противно…
Зря.
Самые крупные экземпляры
Он подумал: зачем все?
Нет, не так… Сначала он ничего не думал – по крайней мере не помнил ни одной своей мысли. Вообще ничего не помнил о последних секундах.
Когда способность осознавать окружающий мир вернулась – у ног лежало тело.
Мертвое.
Он сразу понял – мертвое.
Не надо щупать пульс и прикладывать к губам зеркало. У живых не торчат руки и ноги под такими углами – да и не сгибаются в таких местах. И главное – не может смотреть в потолок лежащий на животе человек. Если, конечно, действительно жив… Крови не было.
В подъезде не было никого – девчонка испарилась. Надо было уйти и ему. Немедленно. Но он стоял. Стоял и не мог понять: зачем все это? Зачем? Зачем? Зачем?
Они молчали, отойдя от деловито суетящихся у джипов камуфляжников.
Ваня намеренно отдавал инициативу собеседнику. А майор не знал, как сформулировать то, что думает… Майор Мельничук не был тупицей. Он знал, что любые игры, любые дурацкие забавы с оружием кончаются кровью. Всегда. Хорошо если малой – простреленной сдуру рукой или ногой.
Но иногда крови бывает много. Очень много. Оружие в руках – страшное испытание для психики. Расстрелянные караулы и двинувшие в бега вооружен– ные солдатики – вершина айсберга. Психологи удивленно разводят руками. Действительно, с чего? Отпахал человек полтора года, совсем немного остается, и не салага уже бесправная – заслуженный дедушка, и писем от невесты – прощай, любимый! – не получал… Нет причин! Нет! Есть только следствие – залитая кровью караулка. И, если не повезет, – еще трупы, уже штатских… Загадка.
На гражданке таких загадок не меньше – майор это знал как никто другой. Окровавленных загадок. Зарезанных, заколотых, застреленных – вроде беспричинно. Почему? Зачем?
Мельничук знал ответ. Думал, что знает. Ответ, явственно припахивающий мистикой…
Он считал, что любое оружие несет в себе кусочек души своих создателей. А создают оружие – настоящее оружие – для одной цели: убивать. Не сверкать на парадах и в музейных витринах; не грозить, пугать, и вообще не производить впечатление; не служить усладой влюбленным коллекционерам; не ставить рекорды на спортивных стрельбищах… Убивать. И мертвые вроде куски металла мечтают делать то, для чего рождены…
Дремлющие в тишине музея клинки сладко грезят о свистящем полете, и о раздающейся плоти, и о срывающихся с заточенного до невидимости лезвля алых каплях… Спусковые крючки гипнотизируют стиснувших рубчатую рукоять: нажми! нажми!! нажми!!!
С оружием нельзя играть. Им надо убивать – или не брать в руки.
Может, Мельничук думал об этом и не так романтично.
Но он знал.
Знал по себе.
Вычистив табельный ствол, тут же убирал его, стараясь не держать в руках сверх необходимого. Редко носил с собой. И никогда не дарил детям игрушек, изображавших оружие.