Царь Живых
Шрифт:
Иосиф понял, что его обманывают. Не сейчас – его обманывают давно, с самого детства. И с детства стоит он под чужими знаменами.
Через три дня товарищ Андрей умер.
Иосиф не стал искать неофитов в Гедонье. Просто исчез пару месяцев спустя – по Кулому шли, сталкиваясь со страшным грохотом, белые громады, – и исчезнувшая вместе с Иосифом легкая, с низкими бортами лодка-гулянка никак не могла добраться целой в этом ледяном аду до низовьев, до Печоры…
Его считали погибшим.
Но в конце следующего лета куломский рыбак Маркел Парфёнов принес весть: младший сын его,
Питер.
Она смогла провести одна восемнадцать часов – не больше и не меньше.
Потом рванула в “Пулково”, не дожидаясь утра.
На Ухту рейсов не было, туда летали два раза в неделю. Подвернулся борт на Сыктывкар – дорогой, коммерческий, – и через два часа Наташа уже сидела в кресле “Як-45”.
Только не спрашивайте, зачем она это сделала.
Сам не знаю.
Она не была Воином.
Наверное, Наташа могла стать Воину верной подругой и растить достойных сыновей, видящих отца лишь в кратких передышках сражений, но Воином она не была.
Так зачем? Не знаю…
Можно знать все: чем пахнет раннее утро перед атакой; и какой болью отдает плечо после выстрела – на третий день затяжного жестокого боя; и насколько тяжелее становится друг, которого выносишь на плечах из пекла, – в тот момент, когда понимаешь: не донес; и с каким звуком внутри ломается ребро – твое ребро – от попавшей в него пули. Можно знать все – и даже тактико-технические характеристики заморского противоракетного комплекса “Патриот”. Лишь одно не дано знать нам, братья Воины: за что любят нас наши подруги…
И на что способны при этом.
Глава 7
Другая Битва. Другой Воин.
Амбразура жжет лицо. Глаза слепит, глаза хотят лопнуть – и хоть так отдохнуть.
Двадцать семь часов.
Двадцать семь часов подряд. Смены нет – и не будет. Он не помнит, когда в последний раз ел и спал. В ушах ревет труба. И, параллельно, – гремит барабан. Неприятное сочетание. Под барабан маршируют солдаты. Под барабан казнят изменников. Он не хочет слушать и слышать этот неумолчный стук – но барабан гремит.
Все громче и громче.
Амбразура жжет лицо. Глаза слепит, глаза хотят лопнуть . – и хоть так отдохнуть. Патронов очень мало, надо экономить каждый. Указательный палец уже не слушается, нагло двинул в самоход – он пускает в ход средний. Надо жать на спуск. Надо драться. Потому что труба зовет.
Но! – страшное сомнение. Его ли это Битва? Может ли он сделать хоть что-то – здесь?
Барабан гремит…
Три года назад он услышал самое страшное: что он дезертир. Что он не взял автомат и не пошел победить или пасть. Ничего страшнее мужчина не может услышать от женщины. От любящей и любимой женщины.
Барабан гремит… И почти заглушает трубу – но труба все равно слышнее.
Это была чужая война. Чужие самолеты рвали чужое небо – и от чужих бомб рушились чужие дома. Но там гибли дети.
Он не пошел.
И услышал – что он дезертир.
Если он ошибся. Если он вдруг ошибся…
Амбразура компьютера жжет лицо. Глаза слепит, глаза хотят лопнуть – и хоть так отдохнуть. Патронов очень мало, около сорока, если считать знаки препинания, – и надо экономить каждый.
И он понимает, что если немедленно не заснет хоть на пару часов – умрет. Прямо здесь и сейчас.
Умирать не хочется. Хочется уснуть. И он ложится. Но – в ушах гремит барабан. Барабан рвет перепонки. И он понимает – бунт в тылу. Банальный бунт организма. Организм нагло требует привычную дозу – и не желает выполнять команду “отбой”. Чуть больше суток назад он решил, что не хочет выкуривать две с лишним пачки в день, – и перестал. У организма – другое мнение, он требует дозу…
А барабан в ушах – просто-напросто повышенное давление. Все элементарно. Сосуды тоже требуют дозу. Тук-тук-тук сердца напоминает о скорострельном оружии. У сердца свои претензии к работодателю. Все просто. Но под барабан никак не уснуть – и он начинает банально умирать. Прямо здесь и сейчас.
В квартире – он один. В аптечке – банальный набор: от головы, от живота, от гриппа. Хорошо быть здоровым человеком. Но иногда опасно. Телефон? “Скорая”? Телефон давно отключен, приходили какие-то бумажки, звучали какие-то звонки с предупреждающим о чем-то механическим голосом – но было не до них…
Жри! подавись! получи свой никотин и дай уснуть!
Лайтовская сигарета лишь подкашивает ноги. У второй он отрывает фильтр, прикуривает от первой…
Поздно! – злорадно отвечает организм. Раньше надо было думать!! Сейчас возьму и сдохну!!!
Он рычит.
И гасит сигарету о ладонь. Медленно. Больно. Злости и боли хватает, чтобы выползти из дому и поплестись к аптеке…
До аптеки сто шагов. Шаг, второй, третий… Вокруг весна. Четвертый, пятый… Дойду, думает он, не сдохну… Шестой, седьмой…
Другая Битва. Другой Воин.
Незачем всем менять штык на перо, а автомат на клавиатуру…
Вывод из этой истории гораздо проще. В бою может случиться всякое. Такое – тоже. Индивидуальную аптечку – держать под рукой! И – уметь пользоваться!
Парма.
Хибара неподалеку от берега. Неказистая, но крепкая. Из лиственничных бревен – а они здесь редкость. Гаврилыч привез их издалека, из низовьев, по Печоре и Кулому…
Рука чертит воздух в приветствии. Адель наклоняет голову.
– Здесь жил великий из сильных… Хайле, Гавриил!
Кажется – издалека, из непредставимой Бездны, – эхо ответа.
Иван вспоминает Гаврилыча. Неисповедимы пути… Этот постоянно пьяный старик…
Стоп! Пьяный? Иван, часто бывавший у родни в Парме, не раз видел Гаврилыча выпивающим. Да и многие видели. Любил пить на виду, в компании. В любой компании. Но пьяным… Нет, пожалуй, никто и никогда не видел старого браконьера валяющимся в алкогольном сне – а подобное зрелище и для Пармы, и для Усть-Кулома более чем обыденное, пили здесь всегда крепко, блаженно дрыхнущим на земле алкашом не удивишь никого. Но Гаврилыч… Даже шатающимся после выпитого старика не видели.