Царь Живых
Шрифт:
Маркелыч им ответил, поскребя щетину:
– Так ведь, это… Тут не в том дело-то, чтоб он там… Тут дело – чтоб он не здесь… Другим станет…
Внятно и вразумительно. Но вопросы логики Маркелыча волновали мало, по житейской тайге его вела обостренная сверх предела звериная интуиция. Он добавил:
– Саньку б еще куда пристроить…
Но здесь не могла помочь (или помешать?) даже таранная воля Маркелыча. Саня Сорин к тому времени уже встретил на дискотеке в убогом пармском клубе шестнадцатилетнюю соплюшку Машу. Марью. Марию.
А Ваня уехал в Питер.
Надолго.
Но приходит срок – и всё возвращается к истокам.
Усть-Кулом.
Он увидел ее.
Увидел на убогой, до ужаса убогой улице. (Господи! А в детстве казалось, что – здесь живут. Что – так и надо!) Улица тянулась к высокому, обрывистому берегу Кулома – последнему берегу, здесь он, суровый полярный изгнанник, приникал к груди матери Печоры – и слившиеся их воды разливались широко, как море…
Улица была убогой.
Но – не вся.
Большая часть – да, там жались друг к другу строения – нелепые, обтянутые рубероидом по крышам и даже по стенам, с крохотными слепыми окошками (большие – лишние дрова в долгую северную зиму…). Строения лепились плотно, как солдаты в строю ублюдочной армии. Армии, позабывшей о победах, способной лишь копать канавы и разгружать вагоны… Убогая была улица.
Но – не вся!
На отшибе, на обрыве, рискованно (весной Кулом суров и страшен, и серо-стальные холодные клинки воды подсекают и обрушивают берега) – в стороне, на высоком обрыве, стояли высокие ладные дома с большими окнами.
Там жили потомки спецпереселенцев из старой раскольничьей деревушки Гедонье. Там родился Иван.
Он увидел Адель на фоне ублюдочных домишек – и они, как в детстве, вновь показались обиталищами живых людей. Друзей. Надежных и проверенных в бою друзей. Да! Когда вас трое, а их пятеро, и вы в шестом классе, а они в восьмом – это бой. Смертный бой до Победы…
А скудная пародия на газон – от травины до травины полметра – показалась бескрайним лугом, напоенным ароматом дивных цветов, наполненным жужжанием пчел и шмелей и трепетом крыльев чудесных бабочек…
Собственно, подобного и следовало ожидать – он увидел Адель.
Но… Со зрением Адель-Лучницы, посланной побеждать, тоже на мгновение что-то случилось… Семь стрел одна в одну в этот момент Адель бы не вонзила…
Адель-Воин, посланная побеждать.
Только побеждать.
Усть-Кулом.
– Хайле, Страж!
Впервые она приветствовала его так. Он – оценил.
– Хайле, Адель!
Он не стал спрашивать, как она добралась в Усть-Кулом, как догнала его… В последнее время он старался задавать как можно меньше вопросов – но делать как можно больше выводов из увиденного и услышанного.
– Царь рядом, – сказала она без долгих предисловий. – В Парме. Ты знаешь, где это? Иван знал.
– Там же и то, что тебе надлежит взять. Это отыскал Даниэль, но только Страж может взять и даже просто видеть это… И только это может повергнуть Царя Живых. Ничто иное над ним не властно.
Он не стал спрашивать ни о чем. В Парме все сам увидит. И все сам поймет.
– Нам пора, Страж. Нас ждут…
Улыбчивый парень лет тридцати, терпеливо ждавший в моторке-казанке, помрачнел, увидев Адель не одну – со спутником. Но ничего не сказал, разве что дернул шнур стартера чуть резче необходимого…
Казанка понеслась вверх по Кулому.
Гедонье. Ровно век назад.
Через двадцать один год после второй отбитой попытки Прорыва старец Гедеон наконец понял, кто будет его преемником. Впрочем, старцем Гедеон и сейчас не выглядел – на вид мужик в самом соку, от силы на излете пятого десятка… Но о преемнике подумать стоило. Не о заместителе, обязанном принять команду, если старец падет в бою, – о Преемнике. Которому можно оставить дело всей жизни, всей своей очень долгой жизни, – оставить целиком и полностью.
До сих пор такого рядом не было – хотя вырастил старец бесстрашных бойцов и толковых командиров. Воинов. Но Преемника не было, и лишь сейчас Гедеон понял, кто им в свое время станет.
Иосиф.
Двадцатилетний Иосиф, зачатый в горячую ночь Победы. Горячую и в переносном, и в прямом смысле – Гедеонов Колодезь догорал, отстраивать потом пришлось заново – тем, кто уцелел в нелегком бою. Иосиф был зачат с молодой вдовой Якова Сарьина, павшего в тот страшный день – Книга Гедеона именно так, и только так, наставляла утешать, и другого утешения не признавала, – был зачат самим Гедеоном. Именно Иосиф должен был стать со временем Преемником – понял старец, заглянув в день двадцатилетия в серо-стальные глаза сына. Гедеон ошибся. Ошибся, пожалуй, впервые в жизни, и грех винить его за ошибку: когда много десятилетий вокруг лишь верные, верность их начинаешь считать неизменной и естественной – и ищешь меж них лишь Силу.
Неимоверно велика оказалась цена той ошибки.
Преемником Иосиф не стал.
Не стал, прельстившись очень скоро иным служением.
Прельстил его пришедший (вернее – принесенный умирающим) в Гедонье человек страшный и яростный, имевший много имен. Товарищ Андрей – так звали пришельца подобные ему. Казимир Янович Захаржевский, он же Самуил Дорибаум, он же Анджей Буровский, он же… – много разных имен числилось в розыскных листах человека, и многими прозвищами называли знавшие его. Не знали лишь, как ласково звала его в детстве мать – и была ли вообще она у товарища Андрея.
Человек умирал – истощенный, обмороженный, бог знает откуда и сколько верст прошагавший весенней, но еще заснеженной пармой. Умирал – и не мог умереть, не передав кому-либо своей ненависти и страстной своей ярости.
Он бредил, он выплевывал страшные слова вместе с кровью и с кусками своих легких. Он то кричал, то шептал еле слышно – и нашедшему его в парме Иосифу приходилось низко нагибаться, чтобы услышать. Иосиф слушал и запоминал все, до последнего слова, —. и перед мысленным взором его распадались престолы и рушились могущества, и землю потрясала поступь покрытых язвами и лохмотьями полчищ, и море крови нависало огромной, готовой поглотить весь мир волной, и готовился выйти из моря того Освободитель.