Царь Живых
Шрифт:
Проблема…
Решить ее некому – только ему, Ивану. Стражу. И – крохотному оружию на его левой ладони. Ладно… Надо посмотреть вживую на этого Царя. Надо глянуть на эти ворота…
– К Царю нам нельзя, – твердо сказала Адель. – Сейчас нельзя. Ты не можешь пустить оружие Стражей в ход немедленно. Точнее – можешь, но эффект будет странен. Ты погибнешь. Просто исчезнешь. Погибнут и исчезнут все, кто при этом окажется рядом. Исчезнет и Царь – но он единственный вернется. Очень скоро. Через несколько лет… С новыми силами.
Адель не лжет. Ни единым словом. Иван не отключает дар – но не из недоверия. Он верит ей. Он боится, что Адель может допустить ошибку…
Но Адель права.
Во всем.
Иван не понимает. Тогда – зачем все?
– Это сделано мудрыми руками, – терпеливо объясняет Адель. – Страж может стать ренегатом. Или – ему может изменить разум. Редко, но случается. Если такой Страж доберется до этого… Может случиться беда. У оружия Стражей присутствует нечто вроде сознания – на самом примитивном, эмпатическом уровне. Должно пройти не меньше нескольких часов – чтобы вы настроились друг на друга. И чтобы оружие убедилось – твои мысли чисты. Иначе – все будет как я говорила…
Все – чистая правда. Иван думает, что подобную защитную цепь стоит встраивать в любое оружие. Начиная со складного ножа. Не помешает, совсем не помешает…
– И как провести эти несколько часов?
– Побудь один. Бодрствуй. Уйди в лес и постарайся не думать ни о чем…
–А ты?
– Я попробую пока заняться Царем Живых… Чтобы за Эти часы не случилось непоправимого…
– Но как? Ты же сама говорила… Что должен я, что никто из живых не властен над Царем…
– Все так. Живые над ним не властны. Я найду мертвого. Он тоже не сможет многого, но… Но с его помощью нам будет легче.
Иван морщится. Мало приятного – прибегать к помощи мертвых.
– Хорошо, – говорит он. – Тогда я пошел. Раньше начнем – раньше Закончим. Адель кивает.
И улыбается. Улыбка ее горька. Дорогую цену заплатила Адель за свое знание об оружии Стражей. О Мече Господнем.
Страшную цену.
Гедонье. Семьдесят лет назад.
Расстреляли их тщательно – но все равно казалось, что кроваво-горелое месиво на дне лощины дышит, шевелится – словно кто-то никак не желает умереть и готовится восстать и вновь сразиться со своими убийцами.
На седьмой день так и случилось. Но сражаться было уже не с кем – каратели уплыли. Восставший со дна лощины был похож на труп, на любой труп из той груды, что неохотно выпустила его из-под себя, – рваные пулевые отверстия на груди и в боку, правая половина головы разбита пулей, глаз вытек…
Но Гедеон был жив. Оружие, видимое лишь Стражам, поблескивало на изуродованной, лишившейся двух пальцев ладони. Второй Меч Господень лежал в надежном тайнике, хранившем Книгу Гедеона, и был укрыт в самой Книге, запечатанной семью печатями. Старец проверил – каратели тайник не нашли. Потом он поискал уцелевших – их не было. Ни одного…
Не хотелось жить и Гедеону – но он стал жить.
Сладил сруб из тонких стволинок здешних елочек – мороз старца не донимал, он давно научился не чувствовать жары или холода. Еды хватало: Гедеонов Колодезь был настоящей крепостью – неприкосновенные, на случай долгой осады, запасы в глубоко уходящих в мерзлоту погребах могли прокормить одного человека в течение долгих десятилетий. И прокормили – в течение этих десятилетий, потому что старец никуда уходить не собирался. Пост бросать было нельзя.
Он ждал Прорыва – в одиночку. Бесконечная полярная зима сменялась раз за разом коротким полярным летом – он ждал. Раны зажили, и шрамы бесследно исчезли, глаз и пальцы восстановились – он ждал. Сорок долгих лет промелькнули одним коротким днем – он ждал.
Первый и последний Страж ждал Прорыва.
И дождался.
Парма.
Хибара – такие здесь зовут балками.
Балок как балок, только грязный – снаружи и изнутри. Вонь. На грязных стенах – плакаты с голыми женщинами, тоже грязные. На грязном столе лежат деньги – много.
Мужчина, сидящий у стола, улыбается. Неприятно – многих зубов не хватает, оставшиеся черны. Глаза бегают: с денег на Адель, с Адель – на деньги. Потом – короткий взгляд на дверь.
Мужчина давно мертв, но не знает этого.
– Ты все понял? – Адель говорит стоя.
– Ну дак, за такие башли и кайтух прорюхает… Тока вот… еще бы аванес махонький…
Он крадучись встает, делает шаг к ней. Адель не реагирует. Пестрящая наколками рука ползет по платью. Адель молчит, синие глаза давят, толкают, отшвыривают мужчину. Он не чувствует ничего – он мертв. Рука ныряет в вырез…
Страшный вопль мертвеца, выдернутая рука обожжена, пальцы почернели, обуглились.
– Ты все понял, раб? – повторяет она, словно ничего не было. Голос и тон те же, но теперь – слабо, издалека – в них слышен отзвук битвы. Которая уже идет.
Он бормочет что-то утвердительное.
– Тогда иди!
Новое бормотание – кажется, про нехватку бензина на такой далекий путь…
– Иди! Тебе достанет всего! Он идет.
Глава 9
Окрестности Пармы. Вечер.
В лесотундре полным-полно грибов. В средней полосе их, появляющихся в июне, зовут колосовиками. Здесь ничего не колосится – со времен Никиты Сергеевича, свято убежденного, что и на мерзлоте должна расти кукуруза. Но грибов – много.
Привыкая к питерской жизни, Иван мимолетно удивлялся, что грибы там ездят искать. В парму (в ту, что с маленькой буквы) грибы ходят собирать. Чувствуете разницу? Грибов здесь немерено – зеленый мох усеян белыми пятнышками. В средней полосе похожие, но с коричневыми шляпками, грибы зовут подберезовиками. Здесь в основном елки – но белоголовым подберезовикам, на это, похоже, наплевать…