Царь
Шрифт:
– Эко ты...
– Подожди царь православный, не закончила я еще! Молод ты и собой хорош и женщины тебя любят и ты их. Да только ни одной из них ты счастливой сделать не сможешь и не потому что человек ты плохой, а просто судьба у тебя такая. И коли ты добра Марии желаешь - оставь ее в покое! Пусть растет, как растет, пусть не знает кто ее родители, лучше ей так будет.
– Отчего же лучше?
– Да оттого, что близ престола - близ смерти! Я через то, сколько горя приняла и потому единственной своей дочери такой участи не желаю. Потому и видеться с ней не хочу и забота наша с тобой ей не нужна. Уж если Господь ее до сих пор хранил, так неужели ты в гордыни своей думаешь, что лучше с тем справишься? О детях хочешь заботиться? Так о своих побеспокойся герцог-странник. Если бы ты хотел этого,
Голос царской дочери сорвался, и она замолчала, но уже скоро справилась с волнением и закончила, как ни в чем, ни бывало:
– Что еще посмотреть хочешь в обители нашей, государь?
– Да посмотрел уж на все, - вздохнул я, - разве что спросить хотел, прочие насельницы как поживают?
– Нечто они тебе жалоб слезных не пишут?
– Да пишут, наверное, только сама знаешь до бога высоко, до царя далеко. Мне иной раз и прочитать их послания недосуг.
– Так пойди сам спроси, раз уж пришел.
Говоря о письмах высокопоставленных монахинь, я слукавил. Отказать в просьбе инокини не то чтобы ужасный грех, но... "не по понятиям" короче. Тем более что большинство из них в монастырь попали насильно. Так что "слезницы" читаются и по возможности незамедлительно выполняются. Впрочем, ничего сверхординарного женщины не просят: пищу, одежду, разрешение иметь служанок. Вопросы в принципе житейские и требующие вмешательства высшей власти лишь в связи с высоким статусом и монашеским положением просительниц. Моя бы воля, я бы их по вотчинам разогнал, чтобы глаза не мозолили. Решить этот вопрос мог бы патриарх, но вот его-то у нас и нет. Есть томящийся в плену у поляков рязанский митрополит Филарет, которого еще при живом Гермогене нарек патриархом Тушинский вор. Надо сказать, что отец Миши Романова в ту пору всячески подчеркивал, что принял этот сан лишь будучи не в силах противостоять насилию самозванца. Но с тех времен утекло немало воды, и узник короля Сигизмунда рассылает по Руси грамотки, в которых жалуется на притеснения безбожных латинян в коих именует себя главой русской церкви, претерпевшим за веру.
Надо сказать, что сразу после взятия Смоленска предлагал королю Сигизмунду заключить мир и обменять пленных по принципу всех на всех, но король и сейм отказались наотрез. Впрочем, по Филарету я нисколько не скучаю, а вот, скажем, Шеина видеть был бы рад. Но глава церкви действительно нужен ибо дел в ней невпроворот, а мне лично вмешиваться не очень удобно по многим причинам. Я уже несколько раз зондировал почву о выборах нового патриарха, но и тут ничего не выгорело. Боярская верхушка и церковные иерархи встали насмерть: - "Патриарх у нас есть и другого не надо!" Среди служилого дворянства также немало бывших тушинцев и для них Романов свой. Но что хуже всего, Филарет отчего-то очень популярен в народе. Любят у нас страдальцев, а он и от Самозванца потерпел, и от поляков, и вообще кругом пострадавший. Ну как такого не пожалеть!
Размышляя над этим, я иду и едва не натыкаюсь на инокиню Марфу. Старуха сверлит меня недобрым взглядом и нехотя склоняет голову. Мы с ней стали смертельными врагами после того как ее драгоценный Мишенька побывал на свадьбе у Федора Панина. И ведь не со зла все получилось! Там молодому человеку приглянулась сестра невесты, о чем он имел неосторожность сказать мне. Я, наверное, тоже не от большого ума сразу сказал, что женитьба дело хорошее и даже буду посаженным отцом на свадьбе. После чего Мишка кинулся в ноги матери просить благословления и получил полный отлуп. Дескать, не пара она тебе и все тут! Тут выяснился любопытный момент. Несостоявшийся царь оказался, с одной стороны послушным сыном, а с другой ужасно упрямым человеком, заявившим родной матушке, что в таком случае останется на всю жизнь холостяком. И вот тут я снова влез, куда меня никто не просил. Вместо того, чтобы передать дело в руки Ивана Никитича Романова, который наверняка придумал бы как решить эту проблему, мое величество приперлось к инокине Марфе и наломало там дров. Короче, устав уговаривать взбеленившуюся бабу, почему-то решившую, что этой женитьбой я пытаюсь принизить род потомков Андрея Кобылы, я заявил ей, что она тоже не от царицы Савской ведется, а потому ее дело помалкивать да внуков, коли бог пошлет, нянчить. И вообще, царь я или не царь? Потому свадьбе быть, а вы женщина определитесь мирянка вы или инокиня. В общем, все кончилось тем, что Мишка женился, а его мама переехала в монастырь. И тут случилась еще одна напасть: преставилась прежняя игуменья, и я тонко намекнул местоблюстителю патриаршего престола, что желаю на ее месте видеть Ксению Годунову. Меньше всего я тогда думал о том, чтобы кому-то досадить, но именно так все это и восприняли!
– Что, приехал порадоваться на мое горе?
– еле слышно спросила Марфа.
– Ты сама себе горе, - вздохнул я в ответ, - не кобенилась бы, так и жила себе спокойно у сына и дочке его радовалась.
Ответом мне был лишь злобный взгляд. Слава богу, хоть не стала кричать как в прошлый раз о "порушеной царевне", видимо новая игуменья нашла способ умерить вздорность монахини. Впрочем, я уже выхожу, сделав знак Мелентию следовать за мною.
– Подайте коня честному отцу, - хмуро буркнул я Михальскому.
Иеромонах, не переча ловко вскакивает в седло и, повинуясь новому жесту, занимает место в кавалькаде рядом со мной.
– Что скажешь батюшка?
– А чего тебе сказать, государь, если я не ведаю, что ты хотел здесь увидеть?
– Да как тебе сказать, Мелентий, думал нельзя ли здесь школу для девочек устроить.
– Это еще зачем?
– искренне удивляется мой духовник.
– Затем чтобы такими дурами не вырастали.
Иеромонах, вероятно, какое-то время прикидывает, кого именно я имею в виду, и осторожно говорит:
– Прости государь, но видно плохой из меня духовник, если не понимаю я помыслов твоих. То, что заводишь ты школы, ремесла и полки нового строя мне понятно. Дело это, несомненно, богоугодное. Славяно-Греко-Латинская академия тоже послужит торжеству православной веры и укрепит царство твое! Но баб то зачем учить?
– Понимаешь, честной отец, детей воспитывают их матери. И если сама она темная как инокиня Марфа, то получится у нее в лучшем случае наш Миша, а вот, к примеру, у князя Дмитрия Тимофеевича Пожарского матушка другого склада была и хоть и одна осталась, а учителей ему нанимала и человека толкового воспитала.
– Так ты на него за ученость опалу возложил?
– с невинным видом поинтересовался иеромонах.
– Мелентий, - скрипнул зубами я, - я понимаю, что ты ангельского чину, но бога то побойся!
Мой духовник с благожелательным видом наступил мне на самое больное место. Увы, отношения с прославленным полководцем у меня складывались трудно. Будучи, как многие русские немного консервативным, князь Пожарский некоторые мои нововведения в войсках воспринимал недоверчиво. Он хорошо знал и умел управляться с казаками и поместной конницей и пользовался у них не малым авторитетом. Назначение же пехоты, если это не стрельцы, засевшие в гуляй-городе, ему было непонятно. А уж ощетинившиеся пиками стальные терции, мушкетеры, дающие не менее двух залпов в минуту и полевые пушки, двигающиеся в промежутках пехотного строя и поддерживающие их в атаке... нет, это решительно было выше его понимания. Но это еще полбеды, в конце концов, большинство моей армии как раз поместная конница и казаки со стрельцами и до полной замены их полками нового строя как до луны на телеге, но пожалованный, минуя всякое местничество, в бояре полководец самый худородный в думе. Отчего с ним случаются регулярные местнические споры, подрывающие его и без того неважное здоровье. В общем, устав от всего этого, я отправил Пожарского воеводой в Можайск что всеми, включая самого князя, было воспринято как опала.
– Государь, - продолжал Мелентий, как ни в чем, ни бывало, - дурное это дело, баб учить. И их не научишь, и среди народа ропот пойдет, дескать, латинщина! Да и какая в Новодевичьем школа? Чему там отроковицы научатся, глядя как постриженные в инокини знатные боярыни монастырский устав нарушают, чревоугодию предаются, да сплетничают! Оно хоть попритихли при Ольге, а неподобства много.
– Ну, я честно говоря, тоже так подумал. Неподходящее место, да и время.
– Вот-вот, - поддакивает иеромонах и тут же развивает мысль дальше.
– Посмотри хоть на Марью Пушкареву. Ну, приказал ты ее учить, и чего с девки вырастет? К старшим непочтительна, над верными слугами твоими насмехается...