Царь
Шрифт:
– Царь батюшка, это что же за поклеп на слуг твоих верных! Они ночами не спят, все думают, как твоему величеству услужить, да прибытки казны умножить, а черные людишки на них за то ябеды пишут! Конечно, со своим нажитым расставаться никто не хочет, но ведь то твои воеводы не для себя, а для твоего царского величества стараются!
Бояре, до сих пор сидящие смирно заметно приободряются и одобрительно кивают на каждое слово Бориса Михайловича.
– Так это значит курский воевода (?) за-ради государя гостей* тамошних в клетку сажал и голодом морил, пока их родные не выкупили?
– не без ехидства спрашивает у него Минин.
–
– зло огрызается Лыков, но тут же переменяет выражение лица и, глядя на меня продолжает: - Что-то сомнительно мне, что все так было! Может эти гости подати не платили, а когда воевода осерчал, стали на него клепать неподобное!
В палате немедля поднимается гвалт и все начинают говорить, стараясь перекричать друг друга. Наконец, мне это надоедает и Вельяминов по моему знаку стучит колотушкой в гонг, повешенный специально для таких случаев.
– Тиха!!!
– ревет он во всю мощь своих медвежьих легких и шум понемногу стихает.
– Кто еще сказать хочет?
– Если позволишь государь, - поднимается с места Романов.
– Говори Иван Никитич!
– Слышно в курских землях разбойники озоруют, - начинает он издалека, - а на воеводах много всяких служб лежит. Может было, то в чем его обвиняют, а может и не было! Может он прибытков ради своевольничал, а может дознание чинил над теми кто татей укрывает и подати тут вовсе и не при чем. Разобраться надо бы.
– Уж не прикажешь ли мне, боярин, ехать в Курск да расследовать сие?
– немного насмешливо говорю я.
– Да зачем же тебе?
– нимало не смущается тот, - разве мало у тебя слуг верных! Пошлем стольника какого, вместе с сыщиками, да пусть и разберутся на месте. Коли воевода виновен, так и привезут его в цепях на суд. Коли не виновен, так пусть сыщут, кто на него клепает и тоже доставят!
– Это все хорошо, Иван Никитич, а только что с податями делать? Сам, поди, знаешь, нет денег в казне! Хоть опять пятину собирай.
– Что тут сделаешь, государь, - тяжко вздыхает Романов, - по старине надо!
– По старине!
– тут же начинают поддакивать бояре, потому что "по старине", для них все равно что бальзам на душу.
– И что все с тем согласны?
– С мудрым словом как не согласится!
– с притворной улыбкой восклицает Лыков и с ним дружно соглашаются сидящие на скамьях бородачи в горлатных шапках.
– А что там в старину то решили об сем предмете?
– В год 1549 от Рождества Христова (?), - начал постным голосом дьяк Обросимов, - по повелению благоверного и всемилостивейшего государя Ивана Васильевича для исправления по старине судебника был созван Земский Собор. На коем решено было: что подати во всех городах, посадах, волостях и погостах, не исключая и удельных, будут собирать старосты и целовальники, коих надлежит выбрать из числа местных жителей и со всеми областями заключить уставные грамоты, дабы управлялись без царских наместников и волостетелей.
– Что, правда?
– округляю я глаза, - ну и обычаи у вас! Хотя по старине, так по старине. Быть по сему! Ты чего-то сказать хотел, Борис Михайлович?
Боярин продолжает стоять посреди палаты, как громом пораженный, то краснея, то бледнея и я, про себя надеюсь, что болезного хватит удар. Однако чаяниям моим сбыться не суждено и князь Лыков справляется с волнением.
– Надежа-государь, - начинает он тихим голосом, - мудрость твоя велика и не нам сирым и убогим обсуждать твою волю. Однако же, хочу напомнить, что в царстве нашем не жалуют вотчинами иноземцев, не состоящих в подданстве твоего царства.
Этот момент сценарием не был предусмотрен и я не без интереса слушаю боярина. Впрочем, слушаю не я один. Думцы, духовенство и даже земцы жадно внимают ему и лица у них, скажем так, не слишком благожелательные.
– Ты кого-то конкретно в виду имеешь?
– нейтральным голосом интересуюсь я, тщетно пытаясь сообразить, о чем он говорит.
– Да про деревеньки под Тулой я речь веду, государь, кои ты своему розмыслу** Рутгеру Вандееву пожаловал от щедрот своих. Он конечно не латинец, а все же не православный!
Среди собравшихся постепенно нарастает ропот. Наконец вперед выходит местоблюститель патриаршего престола митрополит Исидор(?) и вопросительно глядя на меня спрашивает:
– Верно ли сие, государь, что ты иноверцу отдал земли с православными христианами?
Окинув взглядом настороженные лица собравшихся, я понимаю, что в данной ситуации не отшутишься, слишком уж серьезно они все это восприняли. Все дело в том, что я и впрямь отписал эти деревеньки Ван Дейку. Мой инженер испросил разрешения взяться за добычу железа и самое главное плавку чугуна. Получив его, он выписал из Голландии мастеров и вместе со своими земляками рьяно принялся за дело. На его родине эту технологию уже освоили, а у нас чугун именуют не иначе как "свиным железом" и выкидывают как брак. Если у Рутгера получится, то он обеспечит меня и мою армию и пушками и ядрами и картечью, ибо медь и бронза дорога, а каменными много не навоюешь. По заключенному мною с ним ряду, пушки и прочее он будет поставлять мне по цене в полтину за пуд. Сейчас их льют из меди, которая стоит как минимум вчетверо дороже, а уж готовые изделия впятеро. Излишки он волен продавать куда захочет, хотя есть у меня подозрение, что никаких излишков у него еще долго не случится. Но до той поры далеко, а чтобы у голландца не было проблем с рабочей силой, я и пожаловал ему эти деревеньки. Кстати, в поместье, а не в вотчину. Кто же знал, что через это могут возникнуть такие проблемы?
– Верно, да не совсем.
– Мудрено ты говоришь, государь, не пойму я тебя.
– Да что уж тут не понятного, просто розмысел наш, Ван Дейк который, так поражен был святостью церкви русской, что пожелал принять православие и подданство наше, а за это, и еще многие службы его, и пожаловал я его землею.
– Благое дело, - одобрительно покачал головой Исидор, - а как нарекли раба божьего?
– Гхм... Романом, в честь э... святого...
– Мученика Романа Ольговича, - заканчивает за меня иерарх.
– Ага, его.
Митрополит сел на место, а я тихонько перевел дух. Вельяминов немного ошарашено повертел головой, но справившись, провозгласил:
– Государь, уходит на молитву!
Все опять дружно падают в ноги, и я величественно отправляюсь в Архангельский собор. Пока мы идем, окольничий настороженно спрашивает меня:
– А когда это Рутгер крестился?
– А я знаю?
– отвечаю ему вопросом на вопрос, - должно быть, вчера еще!
От этих слов Никита снова завис, вроде бы давно мне служит и всякого навидался, но вот то, что я, не моргнув глазом, могу врать церковному иерарху для него все еще дико. А я тем временем добавляю своему ближнику смятения: