Царь
Шрифт:
– Что-то больно много, - заявил, почесав голову, дьяк.
– Чего тебе много?
– меланхолично переспросил мастер.
– Отходу говорю много, обрезков в выбраковки!
– Нормально, - невозмутимо отвечал латыш.
– Есть норма, мы уложились.
– Разоримся мы с тобой, - плаксиво протянул Гусев, - сколь убытку от твоей чеканки! Раньше-то, только на угар и все, а проволока вся на копейки да деньги шла, а теперь, что же?
– Ваши копейки - плохие деньги, моя монета - хорошие деньги! Они долго прослужат, а обрезки и тонкий кругляк, снова пойдут на переплавку.
Каупуша вообще было трудно вывести из себя, к тому же эта сцена повторялась каждый раз, и он к ней привык. Дьяк тоже шумел только для порядка. Так уж между ними было заведено. Наконец все дела были улажены, мешочки с монетами сложены в сундуки и погружены на телеги. За воротами уже гарцевали на конях
– Здрав буди, Федор Семенович, - поклонился узнавший его дьяк.
– И тебе не хворать Иван Евсеич, - отдал дань вежеству драгунский поручик.
– Все ли готово?
– У нас все как заведено, в полном порядке!
– с достоинством отвечал Гусев.
– Ну, коли так, с богом!
– Кивнул в ответ Панин и обоз тронулся.
Дьяк, в который раз пересчитал все вышедшие из монетного двора телеги и вскочил в последнюю, устроившись рядом с возницей. Драгуны разделились: половина скакала впереди монетного обоза, вторая следовала сзади. По правилам на каждую телегу должен был быть еще и вооруженный сторож от приказа, но вместо них на козлах сидели подьячие. Впрочем, разбоя в последнее время и впрямь стало меньше, а таких дураков, чтобы напасть на царских драгун и прежде не водилось. Гусев, придирчиво осмотрел охрану и не найдя изъяну остался доволен. Оно конечно, дети боярские в прежние времена выглядели показистие в своих разноцветных кафтанах и изукрашенных бронях, но и нынешние одинаково одетые и вооруженные смотрелись грозно. У каждого драгуна, был изрядный палаш и кинжал на поясе, а у седла карабин в чехле. У начальных людей виднелись еще и пистолеты. С таким караулом можно было не опасаться, и дьяк спокойно вздохнул.
– Что господин поручик, сами службу несете?
– поинтересовался он у поравнявшегося с ним Панина, - давеча капрала посылали.
– Давеча медь везли, - пожал плечами Федор, - а нынче серебро. Есть разница.
– Это верно, - поддакнул Гусев, - такой груз внимания требует. А вот кабы золото везли, так уж и не знаю кого бы послали. Не иначе как полковника Фангрешева с немцами, или Вельяминова с рейтарами.
– Тогда бы, Михальского послали, - усмехнулся поручик и дал своему коню шенкеля.
Панин ускакал, а словоохотливый дьяк, едва не поперхнувшись, остался сидеть. Именем бывшего царского телохранителя матери пугали непослушных детей. Впрочем, в последнее время ни самого душегуба, ни его людей в столице не было видно. Хотя разве их заприметишь раньше времени? Если все служилые люди в Москве отличались своими кафтанами, так что сразу было понятно, что это стрелец, а другой пушкарь, а третий рейтар, то человеком Корнилия мог оказаться кто угодно. Нищий на паперти, богомолец у церкви или даже бродячий монах, татарин, пригнавший лошадей на продажу, или казак, отставший от своей станицы. Во всяком человеке мог оказаться подручный литвинского перебежчика, но понимали это обычно не раньше, чем они кидались со всех сторон, на неугодного царю человека. Как они кидаются, впрочем, тоже никто не видел, но говаривали всякое. А ведь люди зря болтать не станут!
Вскорости маленький обоз достиг приказного подворья, и Гусев и его подьячие попрощались с охраной. Панин ответил на прощальный поклон и повел своих людей прочь. Федор не зря в разговоре упомянул своего бывшего наставника, был такой наказ от самого царя поминать его при всяком случае в Москве, чтобы у людей создавалось впечатление, будто Михальский со своими людьми никуда и не исчезал. Сам поручик, прекрасно знал, где Корнилий, потому что тот хотел взять его с собой в очередной поход. Но государь, отчего-то воспротивился этому, и Панин остался. Вправду сказать, дел у него и без того было невпроворот. Прежде в драгунском полку было едва двести душ вместе с ним, но в последнее время число служивых неуклонно увеличивалось. Верстались в драгуны люди всякого рода, были и недоросли из дворян и гулящие люди и возможно даже беглые холопы. Всех их надо было поставить в строй и обучить, а потому молодой офицер разрывался на части, чтобы успеть всюду. Если так и дальше пойдет, то скоро позабудет, как Ефросинья с детьми выглядит. А ведь от всякой иной службы драгун никто не освобождал, и в караулы ходили и в патрули. Слава богу, хоть полковник фон Гершов по приказу царя послал нескольких капралов ему на помощь, и пока он с половиной регимента выполнял службы, они в хвост и в гриву гоняли новичков по плацу. На такие учения часто приезжал посмотреть государь. Иной раз просто смотрел, а бывало, что и вмешивался в обучение, если капралы делали свое дело не ладно.
Каждую пятницу я, если был в Москве, непременно появлялся на Земском Соборе. Этот русский ландтаг действовал без перерыва с самого моего избрания на царство, правда, уже в качестве чисто совещательного органа. В принципе, после возвращения Смоленска и Новгорода особой необходимости в нем не было, но я не торопился его распускать. Он был нужен мне как противовес Боярской думе. За прошедшие годы состав земцев сильно уменьшился и не раз менялся, поскольку участие в соборе никак не оплачивалось, а было скорее службой, причем довольно обременительной.
Кстати, "появлялся" звучит довольно забавно, ибо не я приходил к ним, а они ко мне. Совместные заседания проходили, как правило, в Гарановитой палате Большого дворца, благо зал этот довольно большой и хоть и с трудом, но вмещает всех.
– Царь всея Руси, а также Казанский, Астраханский, великий князь Владимирский, Рязанский и Смоленский, а также великий герцог Мекленбурга...
– начал перечислять мои титулы Никита Вельяминов и все присутствующие в палате дружно бухнулись на колени и не подняли головы пока я не вошел. Мероприятие это довольно важное и потому на мне напялено ненавистное мне затканное золотом платно и шапка Мономаха. Вообще полагается чтобы царя вводили, держа под ручки, знатнейшие бояре русского государства, но вот фиг им! Сам зайду, для того кто сутками таскал на себе трехчетвертной доспех это не вес, хотя честно скажу: униформа жутко неудобная! Тяжело ступая подхожу к трону и усаживаюсь. Тут без помощи не обойтись, но двое молодых людей помогают моему величеству примостить свой тощий зад на символ власти московских государей. Убедившись, что мне удобно они тут же подают державу и скипетр и отступив назад становятся рядом с рындами. Собственно они тоже рынды, только те берегут мой покой, опираясь на серебряные топорики, а эти кладут руки на рукояти сабель. С рындами, кстати, отдельная история. Убедившись после Смоленского похода, что боевая польза от них сомнительна, я преобразовал это подразделение в кирасирский эскадрон. Поначалу хотел в гусарский, вроде тех, что у поляков, но все же передумал. Скажут еще, что латинство ввожу. Служат там стольники да стряпчие со своими холопами, на амуницию и коней средств у них хватает, так что выглядят они вполне презентабельно. В бою попробовать случая еще не случалось, но гоняют их на совесть. Так что и держать строй и вольтижировать молодые люди умеют. Самые лучшие удостаиваются чести стоять с топориками на торжественных приемах, ну а кто нерадив... не обессудьте! Так нехитрым способом, я пытаюсь донести до подданных, что происхождение вещь конечно важная, но служить все одно надо! Есть еще один кирасирский эскадрон из мекленбургских дворян, во всем соперничающий со своими русскими товарищами. До дуэлей, слава богу, пока не доходило, но смотрят ребята друг на друга частенько волками.
Наконец, усевшись, я делаю знак Вельяминову, и тот заканчивает титулование словами:
– Жалует своих верных слуг!
Собравшиеся дружно поднимаются и занимают свои места. В смысле думские чины и духовенство рассаживаются по своим лавкам, стоящим вдоль стен, а земцы остаются толпиться посреди палаты. Затем вперед выходит Кузьма Минин и, поклонившись, разворачивает скрученный бумажный лист. Вообще-то бывший посадский староста давно пожалован в думные дворяне и награжден вотчинами, но по-прежнему является представителем городов. Читать он, кстати, не умеет, но шпарит по памяти так, будто заправский глашатай читающий указ на площади:
– Великий государь, мы верные твои холопы припадаем к ногам твоим и просим милости!
Разумеется, я знаю заранее, о чем будет говорить Минин, но форма превыше всего и он обстоятельно докладывает обо всех обстоятельствах дела. Если коротко, то все началось с жалоб посадских на царских воевод, поставленных на кормление. Потомки удельных князей немало поиздержались за время Смуты и, оказавшись в провинциальных городах, решили, что настало самое время, чтобы восполнить потери, тем паче, что практически полное отсутствие внятного законодательства открывает самые радужные перспективы для подобного рода деятельности. Города, правда, тоже не благоденствуют, и потому действия воевод не находят понимания у электората. К тому же царские подати тоже растут, но то царские! Так что надежа государь для тебя нам ничего не жалко, а вот от мздоимства ослобони! Представители духовенства помалкивают, дескать, то дела мирские, думцы в основном тоже не реагируют, но есть и среди них буйные. Не дождавшись окончания "чтения" с места вскакивает князь Лыков и трубно кричит: